Предлагаем Вашему вниманию доклад заместетеля главного редактора Издательства Московской Патриархии Евгения Семеновича Полищука на конференции Учебного комитета «Лавра преподобного Сергия и традиции духовного образований Русской Православной Церкви», прошедшей 28 января 2014 года в малом актовом зале Московской духовной академии в рамках XXII Международных образовательных Рождественских Чтений. Доклад посвящен курсу истории русской религиозной мысли, читавшемуся в Московской духовной академии в 1944-1948 годах, и его выдающемуся автору Анатолию Васильевичу Ведерникову.
Два слова в пояснение темы моего доклада: курс лекций семидесятилетней давности, о котором в нем пойдет речь, Издательство Московской Патриархии сочло настолько интересным, что решило издать его в виде книги. Рабочее название подготовленного в настоящее время издания – «Религиозные судьбы русских мыслителей». Предисловием к этой книге и является настоящий доклад.
Прежде, чем говорить о самом курсе истории русской религиозной мысли, скажем два слова о его авторе – Анатолии Васильевиче Ведерникове. Он родился в 1901 году в простой и глубоко верующей крестьянской семье Тверской губернии. Его отец, как тогда говорили, выбился в люди и стал столяром-краснодеревщиком столь высокого уровня, что получал даже высочайшие заказы из Петербурга. От отца на всю жизнь Анатолий Васильевич унаследовал любовь к ремеслам, бережно храня инструменты отца и никогда не упуская случая смастерить что-либо своими руками. Кстати, не случайно в своем курсе Ведерников уделяет немало места жизни и трудам малоизвестного ныне писателя первой четверти XVIII века Ивана Тихоновича Посошкова: видно, что к личности этого замечательного по дарованиям человека, вышедшего из крестьянской среды, но самообразованием поставившего себя на уровень деятелей петровской эпохи, автор относится с особой любовью, по-видимому, усматривая в его жизненном пути и религиозных установках параллели со своей жизнью.
Высшее образование Ведерников получал уже в советское время, не без трудностей (так как был «сыном середняка»): он поступил на литературное отделение московского института слова, где преподавали в то время такие известные люди, как философы Иван Александрович Ильин и Николай Александрович Бердяев, литературовед Сергей Константинович Шамбинаго, критик Юлий Исаевич Айхенвальд и многие другие, преподававшие одновременно и в московском университете. Таким образом, Анатолий Васильевич получил фактически университетское образование, защитив в 1924 году кандидатскую диссертацию «Природа поэтического образа».
Но прошло почти 20 лет (в течение которых Ведерников работал в различных светских учреждениях, занимаясь, главным образом, учебными и методическими вопросами, связанными с преподаванием русского языка), прежде чем он смог применить свои знания для служения Церкви. Через месяц после интронизации новоизбранного Патриарха Московского и всея Руси Сергия (Страгородского) началась подготовка к открытию в Новодевичьем монастыре Православного Богословского института и Пастырско-богословских курсов, преобразованных через два года соответственно в Московские Духовные Академию и Семинарию. 19 октября 1943 года Ведерников был зачислен в штат возрожденных духовных школ. С самого их открытия (а занятия начались летом следующего 1944 года) Анатолий Васильевич выполнял обязанности инспектора и секретаря правления этих школ. Но он отнюдь не ограничивался организационно-административной деятельностью, но и преподавал сам: в течение почти пяти лет читал в Академии курс истории русской религиозной мысли. Когда в 1947 году при МДА была образована аттестационная комиссия, автору курса было присвоено звание доцента, которое и было утверждено Святейшим Патриархом Алексием I, однажды лично удостоившим Ведерникова посещением его лекции.
* * *
Историю русской религиозной мысли Ведерников рассматривал в хронологических рамках XVIII — первой половины XIX века. Материал он излагал не отвлеченно, но главным образом через повествование о жизни и судьбах наиболее выдающихся представителей этой мысли. Из деятелей XVIII века – это архиереи времен Петра I митрополит Стефан (Яворский) и архиепископ Феофан (Прокопович), святитель Тихон Задонский, митрополиты времени Екатерины II Гавриил (Петров) и Платон (Левшин), преподобный Паисий (Величковский), первый русский публицист Иван Тихонович Посошков, издатель Николай Иванович Новиков и два выдающихся поэта этого века: Михаил Васильевич Ломоносов и Гаврила Романович Державин. XIX век в лекциях Ведерникова – это святитель Филарет Московский, славянофилы Иван Васильевич Киреевский и Алексей Степанович Хомяков, поэты Василий Андреевич Жуковский и Александр Сергеевич Пушкин.
Прежде всего следует отметить новизну самого предмета, отсутствовавшего и в учебной программе дореволюционной Академии. Не было, следовательно, ни установившейся традиции преподавания, ни соответствующих учебных пособий.
Конечно, современный читатель без труда заметит, что курс А. В. Ведерникова типологически сходен с известным трудом протоиерея Георгия Флоровского «Пути русского богословия», опубликованным в Париже в 1937 году, – отец Георгий также рассматривал богословие Ломоносова, Хомякова, Киреевского и др. светских деятелей русской культуры. Однако был ли знаком с этой книгой Ведерников в 1944 году – большой вопрос: выборочное сравнение одинаковых мест в обеих книгах показывает, что скорее всего такого знакомства не было. В любом случае, курс Ведерников написан совсем в других условиях и адресовался другому кругу читателей. Тем не менее и ему, как и его знаменитому предшественнику, удалось сделать обзор главных достижений русских мыслителей, «пройти по вершинам человеческого духа, из которых каждая есть человек с его стремлением к Высшему Началу Бытия, с его неугасимым желанием установить свое постоянное отношение к Богу».
Говоря об ученых (Ломоносов) или о поэтах (Пушкин), Ведерников останавливался не только на их научных или литературных достижениях, но и на религиозной судьбе этих людей, на тех путях, «на которых силою благодати Божией совершается спасение человека для Вечности». Тот факт, что величайшие представители русской культуры в большинстве своем были религиозны, с точки зрения автора, имеет громадное значение для освещения и оценки исторических путей нашего народа. При этом, прослеживая жизнь своих персонажей, Ведерников в необходимых случаях не закрывал глаза и на свойственные им ошибки, на их взлеты и падения, анализ которых позволяет, «проникая в природу греховных искушений, успешнее бороться за восстановление нравственного достоинства личности в себе и в других».
Автор отправляется от реформ Петра I, которые имели целью преодолеть национальную замкнутость России; в ходе их проведения часть русского общества вступила в непосредственное соприкосновение с западным миром. При этом русским людям трудно было удержаться от невольного преклонения перед иностранной образованностью, от увлечения иноземной культурой. В результате вместе с усвоением полезных достижений Запада Россия испытала определенное повреждение своей веры, и ее культурный правящий слой стал отходить от Православной Церкви. Поэтому главным делом жизни выдающихся людей России того времени стала борьба за веру в ее православном понимании, но борьба не исключавшая, а, напротив, предполагавшая просвещение.
Эту борьбу Ведерников рассматривает на примере противостояния двух выдвинутых Петром I иерархов – Патриаршего Местоблюстителя митрополита Стефана Яворского и архиепископа Новгородского Феофана Прокоповича. Оба они имели западное образование, для получения которого вынуждены были на время принять католичество. Особенно большими дарованиями и многосторонней ученостью обладал Феофан, что и сблизило его с великим преобразователем, сделав ближайшим сподвижником императора. Но увлечение Феофана европейской наукой доходило до крайности самоуничижения и низкопоклонства, а его рационализм в области веры имел следствием тяготение к протестантству.
Что же касается Стефана Яворского, то он явил себя безусловным противником протестантских мнений и тех новвоведений, которые угрожали православной вере. Однако, будучи учеником католической школы, в своей полемике против протестантизма (особенно в знаменитом сочинении «Камень веры») он пользовался аргументами, отточенными в борьбе католиков с протестантами. А потому с него в отечественной богословской мысли ведут свое происхождение элементы латинские, схоластические, тогда как с Феофана Прокоповича – элементы протестантские. Преодоление этих чуждых влияний схоластики и рационализма впоследствии стало одной из главных задач православного богословия.
Целых четыре лекции Ведерников уделяет в своем курсе жизни и трудам Ивана Тихоновича Посошкова, автора сочинения «О скудости и богатстве», отчего его называют первым русским экономистом (для сравнения – в «Путях русского богословия» Посошкову отведено всего полстраницы). Ревнитель Петровских преобразований, Посошков входил в «ученую дружину» царя и подготовил ряд экономических проектов; но он был и верным сыном Церкви, не считавшим возможным отрекаться ради преобразований от отеческой веры. В своих богословских сочинениях Посошков полемизировал против раскола и против лютеранства – опасностей, более всего угрожавших в то время Русской Церкви. Раскол он называет порождением религиозного невежества и превратного понимания Священного Писания, действием духа гордости и самомнения. Обличая раскольников, Посошков порой допускал в пылу полемики резкие слова, но тут же просил у обличаемых прощения за «суровые глаголы», не желая никого оскорблять и проявляя истинно христианское смирение. Эти извинения представляются в глазах Ведерникова необычными, несвойственными эпохе, свидетельствующие о высоком духовно-нравственном уровне полемиста.
В лютеранстве же Посошков видит «облегченную» религию, практикующую потакание чувственным инстинктам человеческой природы, не стесняющую комфортной и благополучной европейской жизни, далекой от евангельских идеалов – отсюда пренебрежение к церковным обрядам, постам и т.п. И Посошков предчувствует, что от заразы лютеранства недалеко и до атеизма. К сожалению, пишет Ведерников, это предчувствие оказалось пророческим, и дальнейшая история русской религиозной мысли показала, как идеи протестантизма, сущность которых и заключается в крайнем свободомыслии и религиозном вольнодумстве, овладев сознанием нашей интеллигенции, привели в конечном счете к сначала к отрицанию установлений Православной Церкви, а впоследствии и к полному безбожию.
Переходя ко времени императрицы Елизаветы, которая отличалась искренней набожностью и покровительствовала Церкви, Ведерников отмечает, что ее царствование было благоприятным для Русской Церкви по сравнению с предшествующей эпохой открытого господства немецкой партии, особенно во времена Бирона, который явно покровительствовал всему протестантскому. В это время среди русских иерархов стали появляться высокообразованные архиереи, получившие образование или в Московском университете, или за границей. Однако никто из них не проявил себя в области религиозной мысли, блистая более красноречием, ибо, по мысли Ведерникова, преуспеяние материальное не способствует созидательной работе в области духовного.
Немалое место в своем академическом курсе Ведерников отводит рассмотрению мировоззрения первого русского ученого М. В. Ломоносова, величие которого, по мысли автора курса, заключается в том, что, усвоив положительные элементы западноевропейской культуры, подняв русский ум на высоту научного миросозерцания, он остался верным сыном Церкви. Ломоносов считал знание и веру родными сестрами, дочерьми одного Всевышнего Родителя. Обладая внутренней цельностью, он и в жизни, и во всех своих сочинениях нашел точку равновесия между религией и наукой, и служение науке было для него таким же «религиозным деланием», как и творчество во многих других областях знания, литературы и даже искусства; он не только верил в Бога, но и жил этой верой, одушевлялся ею в своем служении науке, то есть был нашим первым православным ученым.
Затем Ведерников повествует об эпохе Екатерины II, при которой в Россию проникли и начали распространяться идеи западной «просветительной» философии. Появление этих идей на Западе, по мысли лектора, было обусловлено накопившимися в прежнем религиозно-церковном, государственно-политическом и общественном строе Европы реальными злоупотреблениями и недостатками. Вместо религиозного фанатизма новая философия проповедовала веротерпимость и свободу совести, вместо деспотизма и абсолютизма – гуманизм, свободу, равенство и братство между людьми. Эти теоретические идеи с воодушевлением принимались людьми, которые были недовольны существующим порядком. Но их проведение в жизнь в реальных условиях невежества и грубых нравов общества оказалось невозможным и привело совсем к иным, плачевным результатам. Так, высокая идея веротерпимости имела следствием полное равнодушие ко всякой религии, из идеи разумного отношения к предметам веры образовалась естественная религия разума, которая была поставлена на место христианского Откровения, после чего недалеко уже было до материализма и атеизма.
Говоря об усвоении этой философии русским обществом, в то время в значительной своей массе еще весьма невежественным, Ведерников отмечает, что ее положительная, гуманная сторона влияла на него слабо, зато отрицательная сторона этой философии принималась с восторгом. Кощунственное отношение Вольтера к религии и Церкви легко усваивалось русскими современниками, породив в обществе религиозное вольнодумство и скептически легкомысленное отношение к предметам веры и нравственности. Результатом стало пренебрежительное отношение к таким установлениями Церкви, как пост, богослужение, долг христианской исповеди, причащение, – все это стало считаться предметами устаревшими, отжившими, недостойными для просвещенных людей. Пренебрежение высказывалось и к церковным канонам: не случайно в годы правления Екатерины II íà ïîñò обер-прокурора Синода назначались лица неправославные (Иван Иванович Мелиссино) или даже вовсе неверующие (Петр Петрович Чебышев). Еще одним следствием увлечения вольтерьянством стало распространение безнравственности в жизни русского высшего общества.
Конечно, Церковь не могла остаться в стороне от этих пагубных явлений русской жизни, и Ведерников повествует о борьбе с ними образованных архипастырей того времени, неустанно обличавших заблуждения и пороки современного им общества. К наиболее ярким проповедникам слова Божия, потрудившимся в борьбе с вольнодумством своего времени, Ведерников относит митрополита Московского Платона (Левшина). Начитавшись Вольтера и энциклопедистов, русские вольнодумцы нападали на Церковь, выставляя ее помехой просвещения и поборницей невежества. В ответ на эти нападки митрополит Платон в своих проповедях говорил, что общество без Церкви существовать не может, что законы гражданские утверждаются на основании Закона Божия, что если в обществе не будет истинных христиан, то в нем не будет хороших и честных граждан. Духу западного свободомыслия он противопоставлял дух истинной православной церковности, вольнодумному рассудку – высшую разумность веры, показывая значение и необходимость каждого догмата, каждого церковного Таинства. Он бичевал и нравственно-распущенную жизнь многих представителей тогдашнего высшего общества, для которых неверие было лишь удобным предлогом к оправданию такой жизни. При этом владыке, который был придворным проповедником, всегда удавалось соблюдать в своих проповедях необходимое чувство меры, поскольку открытая борьба с пороками высшего общества вызвала бы только резкое недовольство против него и привела бы к его скорой отставке.
Если митрополит Платон был близок к верховным властям России, то святитель Тихон Задонский Промыслом Божиим был поставлен в непосредственную близость к простому народу, из которого он и вышел. Владыка не щадил трудов для улучшения нравов и обычаев своей паствы. Он заботился и о просвещении духовенства, стараясь поднять его из того униженного состояния, в котором оно тогда находилось. Святитель оставил для нас целую сокровищницу духовного опыта и христианской мудрости – книги «Об истинном христианстве», «Сокровище духовное, от мира собираемое» и другие. Об этих книгах Ведерников говорит, что это уже не сочинения, а духоносные творения, которых можно причислить к лучшим образцам русского святоотеческого богословия – в них нет ни схоластики, ни заботы о красоте слога, но всегда лишь стремление выяснить взятую для рассмотрения богословскую мысль, сделать ее доступной для всех, даже самых простых слушателей. Главное же – что его слово никогда не расходилось с делом жизни, которая и была наиболее совершенным выражением его религиозной мысли.
Далее Ведерников повествует об усилении мистических настроений во второй половине XVIII века, что явилось протестом против рационалистических и материалистических идей просветительной философии. Одной из форм мистического движения на Западе было так называемое масонство, которое вместе с вольтерьянством также перекочевало в Россию, где к масонству принадлежали в то время лучшие люди из самых высших сословий. Их привлекала главным образом нравственная его сторона: проповедь любви к ближним и филантропическая деятельность, что, как думали многие русские масоны, вполне согласуется с христианским учением; до занятий же магией и каббалой они не доходили, поскольку находились еще на начальных степенях посвящения. Для многих православно верующих людей, как отмечает Ведерников, «масонство служило только удобной формой выявления общественной инициативы, столь нетерпимой в екатерининское время». Автор курса особенно подробно останавливается на деятельности Николая Ивановича Новикова и Ивана Георгиевича Шварца, имевшей преимущественно просветительный и религиозно-филантропический характер. Но даже в лучшей своей поре, подчеркивает Ведерников, масонство все же было отклонением от Православной Церкви, враждебным ей направлением религиозно-общественной мысли, поскольку вытекало не из откровенного христианского учения, а из естественных свойств самого человека и, следовательно, имело естественную человеческую почву. Оно безразлично относилось к вероучению христианства и потому с течением времени встретило против себя сильную оппозицию в Церкви (а в дальнейшем подверглось преследованиям и со стороны государственной власти).
Значительное место в курсе Ведерникова занимают анализ и религиозная оценка жизни и творчества русских поэтов Державина, Жуковского и Пушкина. Он отмечает в их творчестве проповедь идей правды, справедливости, закона, долга, бессмертия души. Так, Державин своим талантом воздействовал на ту часть общества, которая под влиянием «просвещения» охладела к Матери Церкви, утратила восприимчивость к церковному слову, но еще сохраняла способность к восприятию эстетическому. И поэт в тонкой и художественно образной форме проповедовал этому обществу религиозные истины. Также и творчество Жуковского, окрашенное особым романтическим настроением, дотоле неведомым русскому обществу, имело высшей целью напомнить через поэзию русскому обществу о высоте, святости и обязательности религиозных истин.
Еще большее место в своем курсе лекций по истории русской религиозной мысли Ведерников отводит гению русской литературы — Александру Сергеевичу Пушкину, который, отдав юные годы своей жизни «кипению страстей», а затем испытав увлечение байронизмом, в зрелости преодолел легкомысленное отношение к вере в Бога. Религиозное настроение стало основным в душе Пушкина, о чем свидетельствуют его лучшие стихотворения: он раскаивался в том, что подчинил себя демонам-искусителям – гордости и сладострастию, и боролся с ними, правда, не церковным покаянием, а поэтической исповедью. Бессильный сбросить ярмо страстей в жизни, он делал это в своей поэзии. Анализ жизни и творчества Пушкина Ведерников завершает разбором слова архиепископа Херсонского Никанора (Бровковича), в которой владыка рассматривает личную судьбу поэта через евангельскую притчу о блудном сыне. Заключение иерарха сурово: свои дарования, силы и чувства Пушкин посвятил плотскому душевному человеку. Ведерникову этот приговор кажется излишне резким: поэтическая правдивость сообщает творчеству русского гения значение и силу исповеди, имеющей для читателей глубокий назидательный смысл. Но душа самого поэта уже не могла вырваться из когтей греха и для ее спасения нужен был сильный удар со стороны Провидения: такой спасительной мерой божественного человеколюбия явилась трагическая кончина Пушкина, исполненная очистительных страданий.
Переходя далее к великому спору, расколовшему русское общество XIX века на два враждующих лагеря – славянофилов и западников, – Ведерников видит причину такого разделения в противостоянии веры и рационализма. Рационалист, считающий душевную жизнь человека продуктом внешних условий, полагает, что поднять эту жизнь на высшую ступень можно только путем перестройки общества по законам разума; следовательно, главной и единственно важной обязанностью человека является общественная деятельность. Для религиозно мыслящего человека основной факт бытия – господство в мире Бога, воле Которого следует подчинить свою личную судьбу, сосредотачивая все духовные силы на ее исполнении.
Немало страниц посвящает Ведерников рассказу о личности Алексея Степановича Хомякова – основоположника славянофильства. Хомяков был богато одаренным от природы человеком, получившим к тому же прекрасное домашнее образование. Его поразительная разносторонность порождала даже определенную тревогу: не является ли она досадной растратой энергии, отвлечением от единого на потребу (см.: Лк. 10, 42), не были ли для него постоянные споры, которые он вел с недругами Православия, лишь интеллектуальными упражнениями, делом мысли, а не жизни.
Но воспоминания о Хомякове его младшего друга Юрия Федоровича Самарина свидетельствуют, что Хомяков имел откровения свыше, которые помогли ему увидеть в себе темные стороны, вражеские силы и найти надежную опору для их преодоления. И только обретя уверенность в побеждающей силе Божественного милосердия по отношению к Хомякову, Ведерников обращается к его духовному наследию без предвзятого убеждения, отделяя в нем действительно актуальные для нас ценности от того, что может войти в разряд давно отживших понятий и представлений.
Отправляясь в своем творчестве от идеи устроения общества на началах любви (прообраз такого общества он видел в крестьянской общине), Хомяков искал подтверждения этим идеям в историософских изысканиях, причем всемирная история представлялась ему в виде борьбы двух начал – материалистического кушитского и духовного иранского; историческим центром последнего он считал Церковь, кушитство же связывал с романизмом, который направил Римскую Церковь по ложному пути, а затем породил протестантизм. В конце жизни мыслитель предпринял попытку построения системы философии с целью уяснения метафизических и гносеологических основ церковности. Здесь Хомякову угрожала явная опасность уклониться к рационализации истин Православия, которые не могут быть постигнуты человеческим разумом; но смерть от холеры пресекла этот, казалось бы, завершительный замысел Хомякова, в чем Ведерников видел действие благодетельного по отношению к нему Промысла Божия
Главная заслуга Хомякова как богослова состоит, по мысли Ведерникова, в том, что он первый ощутил, осознал и выразил в своем творчестве несоответствие между русским школьным богословием и живым духом Православия. В то время, как Православие благоухало подвигами благочестия и никогда не оскудевало в своей святости, православное богословие застыло на догматике митрополита Макария. Насквозь схоластическое по духу, оно не выражало религиозного опыта Православного Востока и не могло отразить действительной высоты богопознания в Православной Церкви.
Центральный пункт богословия Хомякова – его учение о Церкви, которую он рассматривает как живой организм любви и истины. Членам Церкви, по Хомякову, представляется полнейшая свобода исследования, и только начало любви, любви деятельной, обеспечивает ее единство. Католичество изменяет началу свободы во имя единства, протестантство – началу единства во имя свободы; одно Православие осталось верным духу христианства, являясь гармоническим сочетанием единства и свободы в принципе христианской любви.
Еще одному пункту в учении о Церкви Хомякова Ведерников уделяет значительное внимание: вопросу о неизменном и ненарушимом хранении Церковью своих догматов, что в глазах противников Православия часто осуждается как мертвенность и застой, противополагаемый ими жизненности и развитию. Нетрудно заметить, что это обвинение имеет своим источником пресловутую идею прогресса, необходимость которого протестантская мысль приписывает и христианскому учению. Однако Хомяков критикует эту идею, выясняя различие между православным раскрытием христианского учения и тем «развитием», которого требуют от Церкви протестанты.
В целом Ведерников высоко оценивал богословское творчество Хомякова, который первым указал на примат духовного опыта над его логическим раскрытием, на значение любви, лежащей в основе всякого истинного познания и предваряющей его. Единственное, в чем он не был согласен с Хомяковым, – это в резко отрицательном отношении последнего к догматической системе митрополита Макария, в которой Хомяков усматривал принципиальный рационализм западного происхождения. В действительности же этот курс – всего лишь изложение вероучения для нужд школьного обучения, при котором всегда имеют место упрощение материала, некая схематизация, а следовательно и искажение преподаваемых истин. К сожалению, школьное богословие, обеспечив начальную стадию постижения истин веры учащимися, не заботится далее о том, чтобы повести их по пути опытного переживания христианских догматов. Правда, существует нравственное богословие, но самим своим отдельным существованием оно только утверждает рационалистический разрыв между догматом и его нравственным выражением в жизни. И Ведерников считал труды митрополита Макария педагогически полезными, однако при условии, чтобы учащиеся не ограничивались знакомством с ними, но читали затем сочинения святителя Феофана Затворника, праведного Иоанна Кронштадтского, оптинских старцев и других отцов и подвижников Церкви.
Переходя к XIX веку, Ведерников прежде всего останавливается на характеристике личности императора Александра I, который от природы был человеком глубоко религиозным. К тому же великие события 1812 года оказали на него сильнейшее воздействие, в результате чего, смиренно осознав себя лишь орудием Бога, он решил посвятить себя и все свое царствование Его имени и славе. Мистиками были и два наиболее влиятельных лица того времени – обер-прокурор Синода и министр духовных дел и народного просвещения князь Александр Николаевич Голицын и статс-секретарь граф Михаил Михайлович Сперанский. И после 1812 года в России при поддержке сверху начался подлинный расцвет мистицизма – через деятельность многих светских кружков, через основанное в 1818 году Библейское общество, через издание литературы и журналов мистического направления.
Как отмечает Ведерников, в этой литературе было немало верных мыслей, в частности, о недостаточности одного внешнего исповедания веры, одного внешнего богослужения, о необходимости понять христианство, как Богообщение. Но в ней были и опасные тенденции отрицания внешнего церковного авторитета, догматов, обрядов и т.д., вплоть до отождествления Христа с личной совестью человека. Отвергая начальные ступени очищения и совершенствования, подобный неправославный мистицизм призывает своих адептов сразу приступать к высшим духовным созерцаниям, полагая их легко достижимыми. Это приводило к самообольщениям, религиозным фантазиям, а также к самопревозношению и духовной гордости.
Из архиереев, сумевших сохранить православное самообладание среди повального увлечения неправославной мистикой и противопоставить последней мистику церковно-православную, Ведерников особенно подробно рассказывает о святителе Филарете Московском, проповеди которого немало содействовали очищению религиозного сознания современников. Имевший внутреннюю склонность к мистике, святитель вначале радостно приветствовал усилившееся в русском обществе после 1812 года религиозно-мистическое движение, видя в нем начало к водворению Царства Божия на земле. Но, помимо мистической настроенности, владыку отличали также духовная трезвость, внутренняя критическая самооценка, осторожность и внимательность к себе. Отсюда и глубокие отличия мистических слов Филарета от современных ему трактатов светских мистиков: владыка отнюдь не отвергал видимую церковь и внешнее посредство между Христом и верующим, всегда подчеркивал, что мистические созерцания суть принадлежность высших степеней духовного совершенства, что к ним ведет длинный и трудный путь духовно-нравственного подвига, – мистики же сразу обращались к «умной или созерцательной молитве», на ней сосредотачивали все свое внимание, но, как неподготовленные, теряли под ногами почву и впадали в туманную мечтательность.
Говоря о святителе Филарете, Ведерников, конечно, не мог не затронуть и его учения о первенствующем значении слова Божия – учения, вдохновившего владыку на подвиг всей жизни – перевод Библии на русский язык. Пафос этого учения лежал в мистической оценке святителем Слова Божия как органа непосредственного общения верующего с Отцом Небесным. Священное Писание, говорил святитель, предано Богом народу, а не сословию пастырей и учителей, и каждый не только имеет право, но и обязан читать Священное Писание на вразумительном для него языке и поучаться из него.
Это служение Слову Божию владыка совершал в тяжелой борьбе с латинствующими течениями в русском обществе и Церкви. Но, борясь с ними, святитель был далек и от заблуждений протестантизма, а относительно тех совпадений с ними, в которых его порой обвиняли, говорил: «Мысль, что так думают лютеране, не есть еще признак ложного мнения, потому что не все положения, принимаемые лютеранами (как, разумеется, и католиками) ложны». И Ведерников восхищается: «Вот мужественное слово!.. если мы, православные, совпадаем в той или другой истине с католиками или с лютеранами, тем лучше для них и нет в том никакой беды для нас».
В заключительной части своего курса Ведерников рассматривает возрождение в России в конце XVIII – начале XIX века православного мистицизма, тесно связанное с обновлением русского монашества и старчества. Приступая к этой теме, автор курса кратко очерчивает историю развития духовной жизни русского монашества, отмечая в ней следующие вехи: 1. Созерцательная святость преподобного Антония Печерского, которая, оставаясь залогом расцвета духовной жизни в будущем, уступает первое место деятельному началу преподобного Феодосия Печерского. 2. Преподобный Сергий Радонежский, в образе которого святость деятельная сочетается со святостью созерцательной. 3. Полнота духовной жизни, явленная преподобным Сергием, в его учениках разделяется на два самостоятельных потока: в одном из них обосабливается мистико-созерцательное начало, нашедшее особенно яркое выражение в святости заволжских старцев-нестяжателей, имевших своим началовождем преподобного Нила Сорского; в другом потоке духовной жизни мы видим обособление деятельного благочестия иосифлян, названных так по имени своего духовного вождя преподобного Иосифа Волоцкого.
Этот исторический экскурс Ведерников завершает повествованием об упадке русского монашества в XVIII веке, достигшем крайней степени при царствовании Екатерины II. Затем он переходит к рассказу о новом возрождении духовной жизни на Руси, источником которого стала школа православного мистицизма, разработанная по святоотеческим образцам великим старцем Паисием Величковским. Об этом молдавском подвижнике, происходящем из Полтавы, он говорит, что для новейшего периода русского монашества Паисий имел такое же значение, как преподобный Сергий для периода среднего и преподобный Феодосий для времен древнейших. Ведерников подробно рассматривает сочинение старца «Об умной молитве», рассказывает о его деятельности по переводу святоотеческих творений и о главном его достижении – создании школы умного делания, которая стала источником духовного движения, охватившего множество русских монастырей. Наконец, он повествует о вызове святителем Филаретом Киевским (Амфитеатровым) в Оптину пустынь учеников старца Паисия Величковского, проживавших в Рославльских лесах Смоленской губернии. Один из них, преподобный Моисей, стал впоследствии игуменом пустыни и учредил в обители старчество. Первым старцем – духовным наставником и руководителем братии и посетителей Оптиной пустыни, стал преподобный Леонид, за ним – его ученик преподобный Макарий. Слава обители стала расти, в нее начали приезжать люди со всей России, искавшие надежного пути спасения.
Иеромонахи Леонид и Макарий, сделавшиеся известными всей православной России своими высокими духовными подвигами и силой молитвы, широко распространили славу Оптиной пустыни. Для благословения, совета, утешения и назидания стекались к ним и тысячи людей всех званий и состояний. Еще большей была слава старца Амвросия. Благодаря высокому духовному авторитету своих старцев, Оптина пустынь сделалась духовным центром, куда притекали в своих нуждах и сомнениях не только простые верующие, но и люди выдающегося таланта и духовных дарований.
Из русских писателей поддерживали переписку с оптинскими старцами и лично посещали обитель писатели Н. В. Гоголь, А. К. и Л. Н. Толстые, К. Н. Леонтьев, сам принявший пострижение в Оптиной, профессора С. П. Шевырев, М. П. Погодин, М. А. Максимович, В. И. Аскоченский и др.
При отце Макарии в Оптиной пустыни началось и большое дело по изданию на русском языке аскетических творений Святых Отцов и подвижников Церкви. Активное участие в этом деле приняли его духовные чада супруги Киреевские, Иван Васильевич и его жена. И рассмотрением жизни и творчества Ивана Васильевича Киреевского, еще одного столпа славянофильства, автор завершает свой курс истории русской религиозной мысли.
* * *
«Путешествие наше не обещает быть безопасным», – писал Ведерников в предисловии к своему курсу. – Отыскивая сокровища религиозной мысли, мы можем потерять верное направление... Всюду нас может манить призрак религиозной мысли, и она действительно проявляется во всем: и в общественных движениях, и в быте народа, и в искусстве, и в науке, и в жизненном подвиге отдельных людей. Но если мы, как искатели сокровищ религиозной мысли, станем вторгаться во все указанные и многие другие области, то неизбежно утратим представление об истинных границах наших интересов». Мы можем забрести, писал он далее, или в пустыни отвлеченных рассуждений, или в лесные чащи мистики, можем попасть и в водоворот борьбы общественных направлений».
И как предвидел автор, он действительно незаконно вторгся, но не в мистику и не в отвлеченные рассуждения, а в запретные мировоззренческие сферы. В годы создания курса ни о каком «водовороте борьбы общественных направлений» не могло быть и речи: существовало единственно разрешенное «направление», которому Ведерников как раз и не соответствовал. Он нарушил общепринятые на то время постулаты партийной общественной «науки», согласно которым всякая русская философская мысль была – осознанно или «стихийно» – материалистической. Одно только упоминание о религиозности, скажем, Ломоносова (не говоря уже о «певце свободы» Пушкине) навлекало на лектора подозрение в нелояльности режиму со всеми вытекающими отсюда последствиями. Тезис же лектора о религиозности основных деятелей русской культуры, его попытка представить содержанием и движущей силой русской истории не борьбу классов, не противоречие между базисом и надстройкой, а «религиозные идеи и их влияние на нравственное состояние нашего общества и народа», – была в глазах власти идеологической диверсией.
Конечно, Анатолий Васильевич хорошо осознавал грозящую ему опасность и принимал некоторые меры предосторожности: курс свой он перепечатал на машинке в единственном экземпляре (думается, этот уникальный памятник эпохи, хранящийся ныне в семье Ведерникова, еще займет свое место в музее Русской Православной Церкви в качестве редкого экспоната), всегда читал его слово в слово, не позволяя себе никакой импровизации, а студентам не разрешая записывать за собой. Но слишком многоопытна была главная надзирающая инстанция государства, чтобы подобными уловками можно было отвести ей глаза.
Приходится удивляться разве тому, что подобная педагогическая деятельность (пусть и в стенах закрытого духовного учебного заведения) столь долго оставалась безнаказанной. Но закончилось все вполне закономерно: в 1948 году Ведерникова внезапно, без какого-либо предупреждения и объяснения причин, отстранили от преподавания и уволили из Академии. Это было зловещим предзнаменованием, за которым обыкновенно следовали арест и расправа. Именно так понимали произошедшее окружающие: телефон в квартире Анатолия Васильевича словно отрезало, его многочисленные знакомые, как по команде, «забыли» опасный номер. Однако был «репрессирован» (и на многие десятилетия!) только читаемый им курс, сам же лектор, по милости Божией, остался на свободе. Недели томительной неопределенности были прерваны, наконец, звонком митрополита Крутицкого и Коломенского Николая (Ярушевича) с извещением о новом назначении. Ведерников был призван на новую работу – в издательский отдел Московского Патриархата, став ближайшим сотрудником и помощником возглавлявшего его в то время митрополита Николая.
На этом посту талант Ведерникова как церковного литератора, редактора и организатора раскрылся в максимальной степени. Первой значительной работой на церковные темы (еще в бытность доцентом МДА) была большая статья «Русская Православная Церковь после кончины Патриарха Сергия», вошедшая в сборник статей «Патриарх Сергий и его духовное наследство» (М., 1947) и изданная также отдельной книгой. Другой большой работой, подготовленной Ведерниковым к сорокалетию восстановления патриаршества, но вышедшей в силу своего официального характера без его подписи, была книга «Русская Православная Церковь» (М., 1958).
Новый этап в деятельности Ведерникова наступил в конце 1953 года, когда после представления Святейшему Патриарху Алексию I докладной записки, посвященной делу улучшения и реорганизации «Журнала Московской Патриархии», он был назначен ответственным секретарем ЖМП. Перед ним встали новые задачи: следить за направлением журнала, выдвигать актуальные темы, организовывать работу редколлегии.
С 1957 года началась подготовка к выпуску ежегодных сборников «Богословские труды», призванных отражать научно-богословскую мысль Русской Православной Церкви, содействовать развитию научных исследований в Академиях. В организации этого издания Ведерникову также принадлежит немалая заслуга.
Еще одно направление деятельности издательского отдела – это переиздание книг Священного Писания. Немалых трудов потребовала от Ведерникова и его сотрудников подготовка издания первой за время советской власти Библии, вышедшей в 1956 году уже в новой русской орфографии. В те же годы был выпущен и весь корпус необходимых для жизни Церкви богослужебных книг.
А.В. Ведерников был не только церковным организатором, но и активно публикующимся церковным писателем. Всего за неполные двадцать лет своего сотрудничества в ЖМП он напечатал около 150 статей и заметок – притом в эту цифру включены лишь подписанные им работы (фамилией Ведерников или одним из его псевдонимов: А. Васильев, А. Столяров, А. Крашенинников и др.). Ведерников писал на самые различные темы; здесь были и статьи о жизни и подвигах русских святых, и статьи о церковных деятелях недавнего прошлого. Одной из тем его публикаций были обзоры состояния церковных дел Православных автокефальных Церквей за рубежом (в Болгарии, Польше, Финляндии и др.).
Последняя статья Анатолия Васильевича в ЖМП была опубликована в 1989 году: это был некролог на смерть монахини-иконописца Иоанны (Рейтлингер) – духовной дочери отца Сергия Булгакова.
* * *
Немало потрудился Анатолий Васильевич Ведерников на ниве православного печатного слова и сделал бы еще более, но в его судьбу опять вмешалась политика. С осени 1958 года начались новые гонения на Церковь. Митрополит Николай (Ярушевич) был одним из немногих высших иерархов, пытавшихся сопротивляться притеснениям, что предрешило его судьбу: в 1960 году он был снят со всех своих постов и отправлен на покой. Это определило и судьбу Ведерникова, ближайшего сотрудника опального митрополита: в ноябре 1962 года он также был уволен на пенсию.
Главным для него в этот последний период жизни стало простое человеческое общение. Его дом, и прежде едва выдерживавший наплыв посетителей, сделался буквально местом паломничества, особенно в кругах московской интеллигенции – музыкальной, художественной, научной; воцерковление многих его собеседников – непосредственная заслуга Анатолия Васильевича. Кого только не было среди его гостей – от митрополита Сурожского Антония (Блума), который неизменно навещал Анатолия Васильевича во время своих приездов в СССР, до пианистки Марии Юдиной и художника Ильи Глазунова. Но кто бы ни приходил к нему в дом – люди именитые или никому не известные – все находили здесь ласковое слово, душевную теплоту, внимание к своим заботам и нуждам, многообразную помощь – советом, знаниями, книгами.
Последний раз Анатолий Васильевич Ведерников приезжал в Троице-Сергиеву Лавру в 1985 году, на юбилейные торжества по случаю 300-летия основания Московской Духовной Академии. Тогда же, в ходе этих празднеств, он был награжден орденом Преподобного Сергия Радонежского II степени.
Скончался Анатолий Васильевич Ведерников в 1992 году, не дожив двух дней до своего 91-летия; он был похоронен на кладбище в Переделкино под Москвой.
Портал Учебного комитета