Профессор А. Ю. Андреев: «Нужно в прошлом видеть то время, которое ты понимаешь»

Беседа с профессором Андреевым заведующим кафедрой церковной истории и общегуманитарных дисциплин Общецерковной аспирантуры и докторантуры им. свв. равноапп. Кирилла и Мефодия.

1вф.PNG

Мы сидим в фойе Шуваловского корпуса с профессором исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова Андреем Юрьевичем Андреевым. Это известный ученый, доктор исторических наук, автор 12 книг и более ста научных статей, который в начале карьеры занимался одновременно и физикой, и историей. Сейчас, прочитав две лекции подряд, он любезно согласился рассказать о жизненном пути, вере и о том, как можно совместить гуманитарное и научно-техническое знание. Профессор Андреев заведует кафедрой церковной истории и общегуманитарных дисциплин Общецерковной аспирантуры и докторантуры им. свв. равноапп. Кирилла и Мефодия, поэтому мы поговорим и о ближайших планах ОЦАД.

- 3 октября на актовом дне ОЦАД Вы произнесли речь, посвященную преподаванию богословских дисциплин в российских университетах. Ваша специализация историка связана с развитием университетов в России и за рубежом. Как вы считаете, христианину нужно иметь высшее образование? И какое — гуманитарное или техническое? Это помогает ему именно как христианину?

- Конечно, если брать христианина «в чистом виде», то нет, потому что христианину нужно жить по заповедям Божиим, по евангельскому учению. Но поскольку христианин живет в обществе и должен с этим обществом взаимодействовать, конечно, ему нужно иметь высшее образование. И чем лучшее образование он получит, тем легче ему будет ориентироваться в общественных проблемах, которые его окружают. Безусловно, если он уйдет в затвор, будет жить на горах Кавказа или отправится на необитаемый остров или где-то еще найдет себе келью, то для этого университет не нужен. Он будет общаться с Богом напрямую. Но если он живет в обществе, то, конечно, университет нужен.

- Вы одновременно учились в Московском физико-техническом институте и на историческом факультете МГУ. Меня это поразило. У меня довольно много друзей из Физтеха, и все они говорят, что учиться там трудно, времени не остается ни на что, кроме учебы. Вам удалось параллельно учиться еще и на истфаке Московского университета. Причем и ездить далеко из одного вуза в другой: Физтех находится в городе Долгопрудном, а МГУ — на Воробьевых горах в Москве.

- Ответ на этот вопрос будет очень длинным, если на него подробно отвечать (улыбается). Прежде всего, мне очень помогла хорошая школьная подготовка, особенно математические дисциплины. Я окончил одну из самых сильных в Москве математических школ, учился там с 1986 по 1988 год, и нас очень хорошо учили. Я хотел бы, чтобы всех так учили. Гуманитарные предметы там тоже были на высоком уровне, но мой интерес к гуманитарным предметам возник еще в детстве, когда я занимался музыкой. Я очень благодарен своим родителям за то, что они смогли во мне выработать гуманитария. Не имел бы я с самого начала гуманитарной жилки — возможно, и не пришел бы к вере.

Наверно, есть люди, которые из чистой математики тоже приходят к вере, но для меня всегда важны были внутренние переживания в храме. Вот смотрите – я ведь старше вас и вы не представляете себе храм, в котором находится концертный зал – но все равно, в советское время когда вы приходили в концертный зал, который был в храме, вы все равно приходили в храм. Хотя здесь и не шла служба, но для советского ребенка это уже было совершенно особенное пространство. И когда потом, наконец, туда вновь возвращаются молитвы, вы понимаете, что вот теперь-то все по-настоящему встало на свои места. Само по себе пространство культуры было очень широким в Советском Союзе, оно, действительно, как-то располагало идти к Богу — с разных сторон. Одна из тем, о которых я часто думаю — как советский человек приходит к Богу, и я даже пытаюсь объяснять это в некоторых моих лекциях, но это отдельная тема.

Если вернуться к моей биографии, то хорошая физико-математическая подготовка позволяла мне справляться с трудным обучением на Физтехе. Я там был отличником, впрочем как и в школе — не единственным, у нас были сильные студенты и много отличников. А у отличников была такая привычка или состязание — мы все задания делали досрочно. Сейчас такое практически не встречается, а тогда, в конце 1980-х годов, это было нормой. На Физтехе все задания выдавали в начале семестра. Их можно было решать заранее и сдавать, и преподаватели нас к этому поощряли. Я не могу сказать, что сейчас я — тем более, по истории, которую я преподаю, — с удовольствием пошел бы на встречу, если бы ко мне в конце сентября пришел студент и сказал: «А давайте я вам сразу весь курс отвечу по истории». «Но подождите, — я бы сказал, — ведь вы не слушали моих лекций, не занимались на семинарах». Сейчас другой подход. А тогда профессор спрашивал: «Ты решил все нужные задачи?» — «Да, господин профессор, я все решил». — «Ну-ка, давай, показывай». И я предъявлял решенные задачи профессору, и он мне ставил зачет по семинару. Следующим шагом было договориться о досрочном экзамене. И таким образом я (хотите верьте, хотите нет, я сам уже перестаю в это верить!) за два месяца сдавал материал всего семестра по большинству предметов. И тогда оставшиеся два месяца оказывались свободными.

Такой я был не один и у нас были свои способы, чтобы это получалось. Например, в Долгопрудном был профилакторий, где можно было бесплатно жить, вдобавок тебя еще и кормили. В родном доме много всего отвлекало – семья, друзья. – а в профилактории, как в келье, можно было просто учиться, и все. Для меня это действительно была своего рода «ученая келья», то есть такое правильное «место для подвига», и у нас была возможность туда «затвориться» на целый месяц. И за этот месяц чего только ни успеваешь сделать.

- А на что тратили свободные месяцы?

- На то, что мне тогда было интересно. Например, в 1989 г. я ходил на блестящие лекции знаменитого математика Владимира Игоревтча Арнольда на мехмате МГУ. Потом стал захаживать и на лекции исторического факультета — мне тоже стало это нравиться. А затем, чем больше лекций я посещал, тем больше я стал думать, как бы это образование получить всерьез.

- А как же дошло до учебы на истфаке?

- Учиться параллельно на историческом факультете мне помогло распоряжение тогдашнего министра образования, еще советского, по фамилии Ягодин, принятое где-то примерно в 1990 году, которое допускало, что студент может учиться одновременно в нескольких вузах. Я про это узнал и стал ходить со своей физтеховской зачеткой к профессорам на истфаке и говорить: «Я хочу вам сдать экзамен, можно?». Делал я это уже в сессию, не досрочно, а полностью прослушав их курс лекций.

- То есть вы не сдавали вступительных экзаменов?

- Для начала у меня была только моя зачетка (она и сейчас, наверное, хранится где-то в архиве на Физтехе, и в ней стоит огромное количество экзаменов, в том числе проставленных здесь преподавателями из МГУ).

- Как реагировали профессора?

- Хорошо реагировали. Этому помогало легкое недоразумение – я говорил: «Я с Физтеха» — «А с физфака, знаем, знаем». Я их не разубеждал, не объяснял, чем Физтех отличается от физфака. «Да, к нам физики ходят, ходят, это хорошо». Видите, какое время-то было… Много всего интересного!

И вот тогда – одним из первых в МГУ – я встретил человека, которого до сих пор считаю своим учителем, и даже в каком-то смысле духовным учителем, хотя он и не был священником. Его звали Андрей Чеславович Козаржевский, он заведовал кафедрой древних языков на истфаке МГУ, но помимо курсов по древнегреческому языку он читал лекции для всех студентов истфака на первом и втором году обучения. Это были удивительные курсы лекций, особенно первый из них, посвященный памятникам русской истории и культуры, и я не случайно упомянул их в недавней актовой речи в ОЦАД. Эти лекции на истфаке вызывали огромный интерес. На них приезжали люди из разных концов Москвы, так много, что в большой шестой поточной аудитории негде было сесть, и те кто приходил позже, усаживались на ступеньках. Наверно, такими же были лекции Сергея Сергеевича Аверинцева, и еще помню, когда в МГУ один-единственный раз в жизни приезжал Юрий Михайлович Лотман (Лотмана прежде в Москве не жаловали), я даже не смог тогда попасть в аудиторию. Перед началом лекций Козаржевского на стол, возле профессорской кафедры, клали множество диктофонов. Да, его лекции очень многие записывали, только где это все сейчас? А как хорошо было бы эти записи найти.

- Что же он рассказывал?

- Курс «Памятники отечественной истории и культуры» начинался с рассказа о достопримечательностях Москвы, а заканчивался тремя прибалтийскими республиками, т.е. охватывал всю европейскую часть Советского Союза. Особое внимание Андрей Чеславович уделял подмосковным усадьбам. Причем прямо перед началом лекции он сам писал на доске — ведь Интернета тогда еще не было, — как добраться до этих усадеб, какой автобус туда едет, с какого вокзала идут электрички. И, конечно, много он рассказывал о храмах, даже наверное с каждым годом все больше, ощущая, что в годы перестройки это уже можно было делать свободно. Он объяснял, какие праздники связаны с этими храмами, какой хор поет в том или ином храме, какие замечательные священники там служили. Благодаря Андрею Чеславовичу я как физтеховец воспринимал эти лекции на истфаке уже не просто как развлечение, а как нечто более серьезное, как то, что к чему тебя по-настоящему влечет. По сути, как я теперь понимаю, это была самая настоящая проповедь – ведь, глядя на него, можно было собственными глазами понять и увидеть, что это такое, когда человек живет с Богом.

- Но в целом это было развлечение?

- Конечно, в этом много было от юношеской романтики! Мое «развлечение» состояло в том, что я сам определял, на какие лекции ходить (что, кстати, категорически противоречило принципам тогдашних институтов, где все лекции были обязательными). Так, я должен был посещать какие-то лекции утром на Физтехе, например, до третьей пары. Точно помню, что в электричках был перерыв, и я должен был успеть на последнюю до перерыва электричку из Долгопрудного в Москву, чтобы попасть на четвертую пару в МГУ. Мне было 19-20 лет. Надо быть молодым и очень хотеть всем этим заниматься, чтобы такое выдержать.

- А потом?

- Так я ходил регулярно на занятия истфака два года, 1990–1991, а потом набрался достаточной решимости, чтобы попытаться эту учебу оформить официально. Я пришел с этим желанием в учебную часть истфака, где на меня очень странно посмотрели: стали говорить, что это невозможно, что никакого параллельного обучения в МГУ нет, потому что его не было никогда. Просто стояли на своем и все. И здесь я разозлился и стал пробивать лбом ворота. Мне помог один из наших замечательных профессоров, которому я очень благодарен — Сергей Павлович Карпов, сейчас он президент исторического факультета, а тогда был просто профессором, заведующим кафедрой истории Средних веков. Он принял у меня экзамен по Средним векам, — это был, соответственно, уже второй год моих посещений истфака — и, когда я ему немного подробнее рассказал о своей ситуации, Сергей Павлович ответил: «Ну, вы прекрасный студент, я хотел бы, чтобы у нас было больше таких. Давайте я скажу о вас декану». Действительно, благодаря Сергею Павловичу меня принял тогдашний декан, Юрий Степанович Кукушкин, который решил меня поддержать – по сути, вопреки мнению собственной учебной части, за что я ему очень признателен. Меня зачислили, таким образом, сразу на третий курс истфака МГУ, зачтя все предметы первых двух курсов, которые я уже сдал в свою физтеховскую зачетку (а еще небольшое количество предметов нужно было досдавать, с чем я справился). И вот с осени 1992 года я учился одновременно на истфаке МГУ, на третьем курсе, и на Физтехе, на пятом курсе, где у нас уже совсем мало лекций в Долгопрудном, а все занятия шли в основном на базовой кафедре, которая у меня располагалась на Ленинском проспекте, в Физическом институте Академии Наук (ФИАНе), то есть рядом с МГУ.

- А как же получилось, что первую диссертацию вы защитили по истории?

- На Физтехе я выбрал специализацию по теоретической физике. По сути, это та же математика, только решающая особые задачи, например в области астрофизики или теории твердого тела. Не знаю, гордиться этим или нет, но я такой физик, который никогда не занимался экспериментами. Моим главным инструментом всегда была ручка и бумага. Я решал какое-то количество уравнений — интересных уравнений, но проблемы были чисто теоретические, они не требовали «приложения души», весь процесс учебы шел сам собой. И я понял, что, чтобы защититься по физике, мне не нужно ничего делать сверх того, что и так уже идет, т.е. в свое время диссертация все равно напишется, поскольку уравнений и теоретических задач под нее хватало с лихвой. И получилось, что я поступал в аспирантуру по физике, продолжая еще быть студентом на истфаке и даже понимая, что, наверное, дальше в жизни больше хочу заниматься историей, чем физикой. Я, конечно, здесь виноват в том, что не оправдал надежды своего научного руководителя по физике, замечательного ученого, который часто удивлялся, почему я не слишком много делаю, позволяю себе длительные перерывы в решении задач – но потом он говорил: «Ну, ладно, наверно, у вас такой ритм работы». Я же в это время напряженно, в полную силу уже работал над диссертацией по истории.

- Он не знал?

- Нет, он, конечно же, знал, что я учусь на истфаке, а потом, после окончания истфака поступаю в МГУ в аспирантуру, чтобы защититься еще и по истории – но я не стремился ему громко заявить, что именно историю уже выбрал своим главным занятием. То есть готовил-то я сразу две диссертации, но для себя, внутренне знал, что по-настоящему занимает меня только одна из них. Именно поэтому над диссертацией по истории я работал быстро, ведь я много вкладывался в эту работу и даже сейчас не считаю, что у меня получилась плохая диссертация по истории, хотя, конечно, спустя много лет, вижу в ней недостатки. Я сделал ее на базе своей истфаковской дипломной работы – ведь тогда требования к дипломным работам были выше, чем сейчас, и это позволило мне примерно за год аспирантуры завершить архивные исследования и доработать текст до диссертационного уровня. Защитился, как сейчас помню, в ноябре 1996 года. Диплом кандидата исторических наук тогда сразу позволил найти преподавательскую ставку на истфаке, хотя физику я еще несколько лет не бросал. В мае 1997 года я стал кандидатом физико-математических наук, а ведь, надо напомнить, что это было время накануне тяжелого экономического кризиса, и возможность любого дополнительного заработка была очень ценной. Мой шеф просил, чтобы я продолжал заниматься физикой, и я поступил в состав Астрокосмического центра ФИАН, который возглавлял академик Н.С. Кардашев.

Так, какое-то время мои обе научных карьеры – по физике и по истории – еще продолжались одновременно, во многом из-за необходимости зарабатывать на жизнь и на семью, которая у меня появилась. Но с рождением первого ребенка стало понятно, что на две стези сразу времени уже нет и не будет. И в 2000 г. я окончательно ушел из физики. И все-таки скажу, что нисколько не жалею потраченных на нее сил: мне нравились те теоретические задачи, которые я решал, я никогда не «вымучивал» свои работы, интересные проблемы сами приходили, я на них смотрел, радовался и бросался их решать. Но потом понял, что времени, которое я могу посвящать этому, остается все меньше – нужно было сделать окончательный выбор и я его сделал.

- А для вас что больше всего интересно в истории: выуживать мельчайшие подробности из жизни или постигать мир на глобальном уровне?

- Давайте все-таки говорить профессионально. Есть такое понятие — ремесло историка. На эту тему множество книг написано. Без разысканий в архивах, без этого «выуживания мельчайших подробностей», ремесла историка не существует. Историю нельзя познать на макроуровне, если вы никогда не сидели в архиве, если никогда не работали с документами, иначе вы – просто дилетант. Как если бы физик, который никогда ни одного уравнения в жизни не решил, ни одной лабораторной работы никогда не сделал, просто рассуждал бы о природе вещей, о том, как все красиво и гармонично на свете.

- А все же, что в истории для вас важно?

- Для меня важнее всего в истории та эпоха, которая мне близка, которую я хорошо чувствую.

Нельзя изучать прошлое вообще, нужно в прошлом видеть то время, которое ты понимаешь. Историк, благодаря своему общению с документами, чувствует время. С одной стороны, он должен быть ходячим справочником — нельзя все время лезть в учебные пособия, базовые вещи в истории надо обязательно твердо знать. А с другой стороны, что-то вы должны обязательно понимать на интуитивном уровне, когда вы – внутри эпохи. «Моей» эпохой изначально стало время Пушкина, Александра I, декабристов. Потом я занялся более ранним временем, концом восемнадцатого века. И при этом, например, мне никогда не нравилось специально заниматься Сталиным, и ни одной работы по сталинскому времени у меня нет. Или я не могу сказать, что я так же сильно погружен в историю Николая II — хотя, конечно, много знаю об этом времени, и у меня есть работы по истории высшего образования в предреволюционную эпоху, но все равно она не стала тем временем, которое мне нравится и которое я чувствую. Итак, нужно выбрать эпоху.

Но что именно внутри эпохи важно? Как мне кажется, это могут быть самые разные вещи. Очевидно, что важен просто человек. Любой человек уникален, и поэтому любой опыт человеческий, любая судьба, биография, мировоззрение, если оно принимает законченную форму, безусловно, интересны. Тем более, если мы их понимаем в контексте эпохи, можем объяснить и связать с тем, как в принципе люди думали и понимали в то время. Почему я назвал Пушкина? Потому что это – действительно, символ времени: Пушкин в своем творчестве вобрал очень много смыслов, присущих эпохе в целом.

Второе, что важно в истории, — это процессы. Например, как и почему возникают университеты в России (этому посвящены несколько моих книг). Такой процесс похож на то, как растут подснежники: они растут определенным образом, сперва еще невидимо, под неким покровом, потом каким-то образом прорастают и являют себя миру. В таком случае, когда мы изучаем историю, то анализируем уже не отдельного человека, а большие категории – идеи, представления, присущие большому количеству людей, и их эволюцию. Процессы развиваются по определенным законам, проявляются как локально, так и глобально, в зависимости от начальных условий.

- А могло произойти так, что университеты бы не проросли?

- Конечно. Это я и хотел сформулировать. И третье, что мы должны понимать, — здесь необходимо вспомнить знаменитую фразу Ключевского о том, что «история ничему не учит, но наказывает за невыученные уроки», — история не может предсказать будущее. Будущее хотя и возникает по историческим законам, но зависит от бесчисленного множества неизвестных факторов, заставляя говорить о том, что средневековые историки называли Провидением, Божьей волей. Присутствие Бога в истории, безусловно, ощущается, но это не значит, что изучение исторического опыта бессмысленно. Наоборот, чем больше мы знаем о прошлом, тем лучше понимаем настоящее и возможные варианты будущего. История не имеет никакой прогностической ценности, но позволяет понимать настоящее, потому что, без всякого сомнения, оно растет из прошлого.

Вот, мы сейчас находимся в МГУ, и, поверьте (это была бы отдельная лекция, если бы я начал об этом говорить подробно), что в нашем университете очень многое растет из относительно далекого, а может быть, очень далекого прошлого. И без исторических знаний мы этого не поймем. Поэтому я считаю, что историческая наука содержит сейчас очень много важных результатов.

- Вы сказали, что вас интересуют личности, называли Пушкина, но многие ваши работы посвящены Александру I. Чем он вас привлекает? Он был исключительным правителем?

- Он, конечно, исключительный правитель, но и Екатерина II тоже была исключительной, а Петр I — еще более исключительным. Александр меня интересует, потому что меня привлекает эпоха: он император той эпохи, в которой живут люди, с которыми мне интересно общаться, где были созданы тексты, которые мне интересно читать. Давно ли вы перечитывали «Пиковую даму» или «Повести Белкина»?

- Недавно — у меня дети, с которыми это приходится читать.

- Вот-вот. И я их много раз перечитывал, и стараюсь всегда в голове держать. Эти тексты Пушкина очень важны для ощущения эпохи. А Александр I, прежде всего, государь этой эпохи и поэтому, а не из-за того, что он какой-то особенный, через его изучение интересно понимать эпоху в целом. Кроме того, вокруг Александра аккумулируются интересные исторические источники.

Если вы спросите о моем личном отношении, то я отношусь к Александру I достаточно критически. Я не пытаюсь его обелять — знаете, говорят, что, якобы, все историки приукрашивают своих героев, — никогда не стремлюсь приукрашивать Александра I и всегда стараюсь, насколько это возможно историку, показывать разностороннюю картину. Личность Александра I далеко не была идеальной, осталось многое, чего он не смог, не захотел или не сумел сделать. А в силу природы нашей государственности, роль каждого императора очень важна. То же можно сказать, например, об Александре II – эпоха отмены крепостного права, которая определила дальнейший путь России от модернизации к революции, во многом проистекает из особенностей личности Александра II.

- Как я понимаю, та эпоха, которую вы чувствуете, закончилась в 1825 году.

- Да, Николай I от меня дальше. Нельзя сказать, что я совсем не люблю Николая, но это, действительно, другая эпоха. Ее я чувствую гораздо лучше, чем, например, время Николая II. Более того, я даже занимался немного юным Николаем I, его воспитанием. Но, в целом, «моя» эпоха кончается с уходом декабристов, потому что для меня декабристы, действительно, были особым поколением. Вот их я бы действительно выделил. Это вовсе не значит, что надо немедленно бежать на площадь и стремиться убить царя, но главное, что это было поколение молодых людей, уверенных, что от их конкретных дел зависит судьба страны и что они могут Россию изменить и сделать такой, какой они хотели бы ее видеть — свободной, управляемой в русле европейских конституций, освобожденной от рабства и «родимых пятен», которые нам еще Петр I оставил. Вот такого поколения больше не будет. В николаевское время жили уже другие люди.

- Я посмотрел ваши последние статьи, и у меня создалось впечатление, что люди эпохи Александра I были очень искренними и не боялись выражать свои чувства. Особенно это видно из вашей статьи о переписке Александра I с Г.Ф. Парротом, где вы пишете об истории эмоций.

- Это – новые подходы к историческим исследованиям, которые я для себя открыл. Сейчас я заканчиваю книгу, посвященную этой переписке. Дело в том, что несмотря на длительную дружбу и близкие, доверительные отношения между Александром I и профессором Парротом, в их переписке довольно мало «фактического материала», т.е. писем, из которых произошли бы конкретные весомые последствия. И тогда, казалось бы, к чему все остальное? Но, оказывается, если мы не поймем, что эмоции и переживания столь же ценны, а в определенных обстоятельствах становятся даже важнее, чем факты, конкретные дела и поступки, то мы не сможем правильно понять исторические явления и исторических деятелей, смысл их отношений друг с другом.

- А можно совсем дилетантский вопрос? История про Федора Кузьмича имеет хоть какое-то отношение к реальности?

- Вопрос очень распространенный, но касается он не исторических фактов, а мифа. Хотя и исторические мифы тоже интересно изучать. Для этого выработана своя, особая методология, и на эту тему сейчас появилось очень много работ. Ученые-историки не боятся признавать, что в истории есть много мифов. Одна из самых «модных» областей исторической науки сейчас – изучение исторической памяти. Почему вообще мы одно в истории помним, а другого не помним? Например, почему мы до сих пор помним Герострата, хотя о нем было велено всем забыть? Был указ всем забыть Герострата – и, тем не менее, мы о нем все знаем. Как устроена историческая память? И как она передается - внутри государства, внутри общества, этноса или как-то еще?

Есть еще и разные уровни памяти.

- Да. И разные механизмы передачи. Мы же не отрицаем, что в истории есть факты и источники. Но факты и источники нужны ученым, а простым людям нужен, скорее, миф. То есть, миф — это форма бытования определенных сведений в общественном сознании. И для нее не требуется источник. Для того, чтобы сказать, что Александр I — это Федор Кузьмич, источники не нужны, это и так красиво, в это и так хочется верить. Это проблема того общества, которое об этом рассказывает. Этот факт не имеет вообще никакого отношения ни к Федору Кузьмичу, ни к Александру I, он имеет отношение к тому, когда мы об этом говорим. Вот вы сейчас спросили, значит, вам тоже интересно.

- Интересно, потому что, действительно, красиво.

- Давайте я другой пример приведу. Сравнительно недавно вышел фильм о «Стоянии Зои». Так вот, эта история, действительно поразительная для христианина и поражающая воображение, была почти неизвестной и не обсуждалась в православной среде до 1990-х годов. А затем пошла взрывная волна, появились публикации, и сейчас каждый знает, что Господом было явлено такое чудо нашему народу. И однако же, с момента, к которому отсылает рассказ, то есть с 1956 года, и до начала 1990-х, его распространения в широком масштабе не происходило. Кто-то о нем знал, но гораздо позже включился механизм распространения «мифа» (подчеркну, что я использую это понятие сугубо в научном понимании, т.е. безотносительно к тому, что в действительности явилось его источником). Иными словами, это – история о нас, о нашем времени, которому чрезвычайно нужно присутствие чуда. Мы взыскуем чуда, как люди чаяли движения воды, понимаете, потому что, — хоть и блаженны те, кто и не видел, но верит, — нам обязательно нужно увидеть чудо, чтобы уверовать. Точно такая же история с Федором Кузьмичом. Нам хочется, чтобы был такой царь, который взял да пошел и пешком в Сибирь.

- И последний вопрос. Вы заведуете в ОЦАД кафедрой истории. Сейчас у нее нет узкой специализации?

- Сейчас нет. По благословению отца ректора, в нее включили и преподавание иностранных языков и некоторые вспомогательные курсы.

- То есть кафедру расширили?

- На этот вопрос точнее можно ответить, если обратиться к истории ОЦАД. Когда-то здесь было семь кафедр, и с момента основания ОЦАД я заведовал одной из них, которая носила тогда просто название кафедры Истории. Мне изначально казалось важным не ограничиться ее предмет только историей Церкви или тем более историей Русской Православной Церкви. Среди наших аспирантов тогда были работы и по истории духовной жизни и ее проблем среди мирян, становлении религиозного мировоззрения и религиозных взглядов отдельных деятелей, о духовных проблемах в общественной жизни и так далее. Это, согласитесь, шире, чем только история Церкви.

Несколько позже, по благословению владыки Илариона, кафедру переименовали в кафедру Церковной истории, чтобы ее подчеркнуть ее связь с основной дисциплиной, которую мы тогда строили – теологией, куда церковная история входила как одна из важных составных частей. Мы активно участвовали в оформлении теологии как научного направления, признанного государством и включенного в систему государственной научной аттестации (систему ВАК). Это позволило нам выпускать кандидатов и докторов наук с дипломами, имеющими государственное признание. На нашей кафедре сотрудники всегда в первую очередь занимались с аспирантами. Правда, штат у нас был не большой, постепенно сокращался, а спустя несколько лет кафедры исчезли. Сейчас же, на новом этапе развития ОЦАД возникла потребность восстановить кафедры. Правда, штат по-прежнему небольшой, то есть мы объединили определенное количество преподавателей вместе под руководством заведующего. Как правильно говорит отец Максим, посмотрим, что будет дальше, какие появятся возможности, куда мы будем развиваться. В каком-то смысле все только начинается.

Подготовил студент магистерской программы ОЦАД «Христианские источники», клирик храма Живоначальной Троицы в Троицке гор. Москвы иерей Кирилл Слепян

ОЦАД