Да, в этом году набор у нас примерно на треть больше ожидаемого, что не может не радовать. Надеемся, что пришло не просто больше людей, а пришли те, кто хочет учиться именно у нас, и что годы, проведенные здесь, дадут им необходимое основание для дальнейшего служения Церкви, в чем бы оно ни заключалось.
Когда твое имя начинает появляться в средствах массовой информации, тобой начинают интересоваться, действительно есть соблазн начать говорить обо всем. Я стараюсь от этого соблазна уклониться и говорить только тогда, когда это касается того, чем я занимаюсь, что я хорошо знаю, в чем уверен.
Подобно врачам, мы должны следовать заповеди «не навреди» и помнить о ней особенно тогда, когда выходим во внецерковное пространство. Если я не уверен, что мне удастся соблюсти ее, я стараюсь отказаться под тем или иным предлогом. Благо, что моя должность декана дает возможность всегда сослаться на высокую загруженность другими делами. С кем и как разговаривать? Мне кажется, что разговаривать стоит со всеми, кто действительно хочет разговаривать. Например, у меня нет претензий к таким, казалось бы, «левым» и нецерковным изданиям, как «Комсомольская правда» или «Московский комсомолец», — они после моей защиты обратились ко мне с просьбой дать им интервью, и я не жалею, что согласился.
Противоположный пример: в свое время меня пригласили на круглый стол с участием небезызвестного борца со «лженаукой» Михаила Гельфанда. Я тоже согласился, желая донести до человека свою позицию и услышать его, но выяснилось, что, кроме скандала, ему ничего не нужно! Теперь, когда я подозреваю возможность такого сценария, стараюсь от подобного общения уклониться.
Этот процесс, наверное, трудно оценить только положительно либо только отрицательно. Как мне представляется, есть и положительная сторона и, конечно, опасности. С одной стороны, существует реальная опасность того, что богословие может утратить свою главную составляющую — свою церковность. В море светского гуманитарного знания легко раствориться и утратить свою идентичность.
С другой стороны, я вижу, по меньшей мере, два плюса. Во-первых, как показала моя защита, при достаточно резкой критике со стороны представителей естественных наук — прежде всего биологов, я встретил неожиданную поддержку от гуманитариев.
Да! Его так и восприняли некоторые светские ученые — как «наезд» на гуманитарные науки. Специалисты из мира гуманитарных знаний увидели, что у нас есть общее поле, на котором вполне мы можем понимать друг друга, — и это хорошо.
Во-вторых, дело вот еще в чем: до революции русская богословская наука находилась на достаточно высоком уровне — существовала научная среда, которая отчасти была переплетена со светской гуманитарной средой. Необходимость такой среды состоит в том, что она поддерживает определенный уровень исследований: всё обсуждается, всё видно, всё прозрачно. По уставу академической корпорации все магистерские работы до защиты должны были издаваться и открыто обсуждаться. Но после всего того, что было в ХХ веке, нам, с моей точки зрения, воссоздать подобную среду еще не удалось.
Но оно признавалось светской системой. Государство признавало тогда степени церковные наравне со степенями университетскими. Как бы то ни было, сегодня такой среды у нас нет, и в этом смысле внимание «внешних» гуманитариев к качеству нашей научной деятельности играет, с моей точки зрения, положительную роль.
Насколько я представляю себе историю вопроса, заинтересовались теологией в ВАК православные, мусульмане и иудеи. Буддисты сказали, что им это не интересно. Этот вопрос обсуждался, в том числе и на отделении религиоведения философского факультета МГУ. Игорь Николаевич Яблоков, заведующий кафедрой, говорил, что буддистам это не интересно, поскольку у них в принципе нет понятия «теология», они комфортно себя чувствуют в рамках философии. Но все-таки: если мормоны захотят создать свой диссертационный совет, Вы будете возражать?
Боюсь, что это у них не очень получится чисто формально — может быть, среди мормонов и есть достаточное количество докторов наук в соответствующих областях, но мне про это ничего не известно, так же как и про то, чтобы у мормонов существовала научная саморефлексия своей традиции.
С моей точки зрения, специфика теологического знания заключается в том, что теолог не просто старается установить точку зрения Церкви на исследуемый вопрос, но эта точка зрения является его внутренним убеждением. Богословие – это прежде всего саморефлексия Церкви.
Есть вещи, которые извне не видны, не переживаемы, не воспринимаемы. Наверное, Вы согласитесь, что гуманитарное знание свести к чистой рациональности нельзя. Есть некоторый элемент внутренних установок и предпосылок, который обуславливает специфику работы теолога и который Бернард Лонерган называет «обращением», а есть следующий затем набор стандартных, рациональных, научных операций, проверяемых и открытых для всех.
Правильно, но подчеркиваю: гуманитарные знания свести к чистой рациональности в любой области — будь то философия или религиоведение — невозможно. Если кто-то думает, что он личностно никак не включен в процесс исследования, то это на деле лишь его собственная предпосылка, быть может, ничем не худшая, но и не лучшая, чем другие.
В этом случае влияние на дальнейшие результаты его исследования точно так же не верифицируются до конца самим исследователем, даже если он сам этого хочет. Совершенно верно.
Свое отношение к аккредитации я могу вполне однозначно выразить так: никогда больше не хотел бы ее проходить! – ни в должности декана, ни в какой-либо другой, хотя, увы, прекрасно понимаю, что раз в пять лет это неизбежно. Конечно, это было очень непросто, требовало о нас больших усилий. К сожалению, усилий далеко не всегда продуктивных. Летом, как Вы слышали, может быть, ректора ряда университетов вообще выступили против нынешней системы аккредитации, поскольку она отягчена большим количеством формальной и не связанной с жизнью бумажной работы. Здесь возникает ситуация характерная для любой бюрократической системы: чем выше стремление системы максимально контролировать все мелочи жизни, тем дальше от этой жизни она становится.
Однако польза все-таки тоже была: во-первых, обозначился ряд наших внутренних проблем, как структурных, так и кадровых, которые решать все равно нужно, вне зависимости от аккредитации; а во-вторых, выяснилось, на кого можно положиться, а на кого — нет. И это тоже хорошо.
С одной стороны, мы находимся в ситуации, когда сверху от нас требуют обновлений ряда наших программ, а уже прошлой осенью шла речь о том, что в ближайшее время выйдет новый теологический стандарт «3++».
С другой стороны, как Вы знаете, произошло разделение Министерства образования на две части, и эти две части, судя по всему, до сих пор делят зоны ответственности. Пока от них ничего содержательного мы не слышим.
В результате стандарт «3++" завис в воздухе, хотя мы уже к нему готовились: составляли планы, в которых учитывалось все то, о чем Вы меня спросили. Так что этот процесс пока затормозился.
Во всяком случае, мы с коллегами достигли понимания того, что бакалавриат должен быть максимально недифференцированным, дающим базовые знания. Научная дифференциация будет возникать по мере перехода на более высокие ступени обучения.
В конце прошлого учебного года состоялось приятное событие — первый выпуск нашей теологической аспирантуры. Два наших аспиранта успешно завершили обучение в ней — это диакон Евгений Лютько и Алексей Чумичёв, и я надеюсь, что скоро они уже будут подавать в теологический совет ВАКа свои диссертации.
Хочется надеяться, что действительно поменялась. И это заслуга прежде всего нашего методиста и выпускницы Анастасии Медведевой, работавшей не за страх, а за совесть, и даже не за двоих, как принято говорить, а в каком-то отношении — за весь факультет. Мы все ей благодарны.
В частных случаях мы что-то уже сделали, но это опять вопрос близкой смены стандарта. В стандарте «3++», надеюсь, этого не будет совсем.
Этот вопрос обсуждался не раз. Проблема состояла еще и в том, что поскольку эти предметы для других факультетов являлись не профилирующими, то, когда составлялись рабочие планы и необходимо было вписаться в определенное количество часов, возникающий разнобой списывался на эти предметы, в результате чего один и тот же предмет существовал, возможно, даже в сотне вариантов, что порождало лишнюю бумажную — и не только — работу.
На последнем Ученом совете перед каникулами вроде бы пришли к тому, чтобы создать единый богословский минимум для всех небогословских факультетов, и мы уже подготовили такой проект, однако понятно, что реализовано это будет уже не в текущем году, а не раньше 2019 года.
Да, конечно, не все у нас пока получается, как хочется. Я был бы рад воссоздать кафедру литургики на факультете, но нам пока некого назначить ее заведующим. Для этой должности ведь нужен человек с научной степенью, церковной или светской. Наши же преподаватели — хорошие специалисты в своих областях — по определенным причинам пока не смогли защититься. Очень надеюсь, что в будущем ситуация поменяется. Во всяком случае, я вижу свою задачу не в том, чтобы «закрывать», а в том, чтобы поддерживать все живое.
Как Вы знаете, у нас не самая простая финансовая ситуация, но тем не менее мне бы, например, очень хотелось, чтобы у нас более активно развивалась патрология, и я, как могу, стараюсь продвинуть этот проект. Может быть, когда-нибудь мы сумеем создать центр патрологических исследований. Со сравнительным же богословием в самом деле сложилась критическая ситуация, и мы будем думать, что с этим делать. Это тоже важное направление.
Она работает и работает эффективно. Идея ее создания принадлежит отцу Константину Польскову — это его большая профессиональная заслуга на посту проректора по научной работе. Такие надбавки действительно стимулируют к более эффективному научному труду. Мне бы хотелось сделать что-то подобное в отношении методической работы. Там ведь тоже есть чем заняться, например, учебными пособиями. Эта задача, к сожалению, пока не решена, но мы будем стараться ее решить.
Вы знаете, это, наверное, вещи взаимосвязанные. Я, конечно, представлял себе какую-то формальную сторону работы декана, когда только собирался к ней приступить, но не представлял той степени внутренних затрат, которые от меня потребуются прежде всего на общение с людьми. Ведь проблемы, как правило, не решаются административным путем.
С одной стороны, это, может быть, самое трудное, а с другой — это и радость, когда удается кому-то помочь и что-то необходимое и важное поддержать. Но о том, что удалось, а что — нет, судить, конечно, не мне.