- В начале разговора хотелось бы сразу оговорить ряд ограничений: 1) я выражаю исключительно свое личное мнение, которое не носит официального характера; 2) в разговоре мы не касаемся ни персоналий, ни корпоративных интересов; 3) я не вправе давать никакой оценки ни содержания самой специальности «Теология» (я – не богослов), ни ее месту и необходимости в системе высшего профессионального образования и в системе научных специальностей в Российской Федерации.
Наш разговор – это рассуждения, заметки на полях.
Сначала давайте поговорим о традиционном содержании понятий «теология» и «наука». На мой взгляд, водораздел между ними проводит метод, который каждая из них использует в процессе познания.
Теология (богословие) главным методом имеет Откровение и веру. Богословские знания открываются в Откровении (отсюда значение Священного Писания) и усваиваются верой (отсюда значение Священного Предания). Вера – это и способ познания, и способ верификации полученных знаний.
Здесь нет никакого парадокса. Задумаемся над словами апостола Павла: «вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом» (Евр. 11, 1). По-славянски (а славянский перевод есть точная калька с греческого оригинала) это звучит как «уповаемых извещение, вещей обличение невидимых».
«Извещение» ‑ это «основание, подтверждение, полнота, завершённость»; таким образом вера есть завершение ожидания (в науке это назвали бы подтверждением гипотезы). «Обличати» ‑ это не «быть уверенным», но «выявлять, обнаруживать».
Таким образом, вера – нематериальный инструмент, при помощи которого «невидимое» обретает некую ясность, выявляется вовне, становится видимым. Не настолько, конечно, как являются видимыми материальные предметы – в вопросах духовных, с которыми прежде всего имеет дело вера, как пишет апостол, «мы отчасти знаем, и отчасти пророчествуем; когда же настанет совершенное, тогда то, что отчасти, прекратится. Теперь мы видим как бы сквозь [тусклое] стекло, гадательно, тогда же лицем к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан. А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь» (1 Кор. 13, 9-13). Полное познание тут будет возможно только тогда, «когда настанет совершенное», когда «небо» скроется, «свившись как свиток» (Апок. 6, 14), и будет сотворено «все новое» (Апок, 21, 5) – «новое небо и новая земля» (Ис. 66, 22), о физике которых нам пока ничего не известно.
Наука, напротив, – это система эмпирического, опытного знания, использующая для его верификации исключительно материальные инструменты (прежде всего, наблюдение за материальными процессами и эксперимент).
Методологическое различие приводило к следующему. Та система знаний, которая имела своим источником и инструментом веру и Откровение, сформировалась как «богословие». Та систем знаний, которая имела своим источником и инструментом материальный опыт, сформировалась как «наука» и имела своей задачей поставлять эмпирический материал для богословских спекуляций и обобщений. Для богословия это необходимо, так как не всякую богословскую истину, постигнутую верой через Откровение, можно понятно объяснить обычным языком, и тут требуется то, что поймет каждый. Все мы помним, например, плинфу (кирпич), которую использовал Спиридон Тримифунтский для общепонятного изъяснения существа Триединства: в его руке эта плинфа одновременно была твердой (собственно кирпич), жидкой (вода, которая истекла из кирпича) и газообразной (огонь, которым возгорелся этот кирпич – в напоминание огня, в котором происходит его обжиг).
Даже то, что имело непосредственное отношение к богословию, но строило свою систему знаний, исходя из эмпирики не только «на первый взгляд», но и по существу (например, церковная история, церковное право, церковная археология и т.п.), мягко выводилось из системы богословия в отдельную систему знаний, обслуживающих богословие, в отдельные специальности. Специалисты в этих областях были не «докторами богословия» (DD – Divinitatis doctor), а «докторами церковной истории» (HED – Historiae ecclesiasticae doctor), «докторами канонического права» (ICD – Iuris canonici doctor) и т.д.
Достижения же в научной сфере знаменовались и ныне на Западе знаменуются степенью «доктора философии» (PhD – Philosophy doctor).
Исключительно умозрительно между богословием и наукой можно найти определенную общность, но – только отвлекшись от их методологических основ. Если не обращать внимания на когнитивные особенности обеих систем знания, то обе они представляют субъективный процесс поиска, организации, верификации и интерпретации знаний.
Дальше начинаются различия сущностного характера: богословие использует для этого Откровение и веру как источник и инструмент познания, а наука – материальный опыт и эксперимент.
Наука заканчивается там, где заканчиваются объективные возможности ее метода познания: нельзя научно исследовать то, что находится вне сферы эксперимента и не оставляет годных к накоплению материальных следов.
А вот богословие в этом месте только начинается, так как его метод не ограничен материальным миром и не требует материального эксперимента в качестве доказательства.
При этом нет никаких оснований для того, чтобы отрицать объективность богословских знаний, полученных с помощью веры (например, полученная две тысячи лет назад истина о Троичности Божества, представление о которой при помощи математических построений дал практически современный нам академик Б.В. Раушенбах), точно так же, как нет никаких оснований настаивать на исключительной объективности конкретных научных знаний, полученных при помощи эксперимента (простейший пример: незыблемая истина линейной геометрии о том, что параллельные прямые не пересекаются, опровергается геометрией на шаре, где они пересекаются).
Надо сказать, именно в связи со всем сказанным у меня вызывает улыбку попытка современных (в основном светских) специалистов говорить о степенях в сфере «богословских наук». До революции, когда все различия чувствовались весьма тонко, а также в церковной среде существовали и существуют понятие «кандидат/доктор богословия», «доктор церковной истории» и т.п., и никто никогда не пытался к этим степеням цеплять неуместные в данном случае «науки».
Время появления в Европе теологии как специальной дисциплины (мы намеренно не употребляем слово «наука» и его производные) – это время тотального господства религиозного мировоззрения. Все социальные отношения осмыслялись в религиозном контексте, даже протестные (в том числе и социально протестные) движения непременно облекались в религиозную форму (например, ереси).
Это время, когда главными задачами человечества полагались отнюдь не экономический прогресс или некие благие социальные цели (вроде «правового государства» или «демократии»). Главной социальной, экономической, политической ‑ любой целью и ценностью было спасение (у нас было принято говорить о «спасении души», но это вряд ли точно: спасется весь человек, всецелая личность, в единстве духа, души и тела, которые эту личность и образуют).
К достижению этой цели и реализации этой ценности был только один путь: правильное Богопочитание. Обеспечивала его правильная вера. Вот этой правильной вере и учила теология.
Собственно, именно из теологии и выросло системное высшее образование в Европе: средневековые университеты были прежде всего теологическими центрами. Все прочие дисциплины (научные и вспомогательные богословские) были призваны обеспечить постижение теологии. Philosophia est ancilla theologiae – «философия есть служанка богословия» ‑ таким был главный принцип средневековой системы образования (напомним: философия в древности и в средние века воспринималась как синтез и вершина всех известных наук). Науки и вспомогательные богословские дисциплины своим материалом обслуживали теологию.
С эпохи Просвещения начинается процесс секуляризации знания, который вызывает к жизни необходимость секуляризации процесса образования. Формируется новый облик европейского университета, основные дисциплины в котором – строго рациональные, материалистические, эмпирические. Положение же богословия в обществе в целом и в системе образования в частности стало напоминать евангельское повествование о распятом Христе, Которого проходившие мимо «злословили, кивая головами своими и говоря: э!» (Мф. 27, 39; Мр. 15, 29) «и прочие безумные глаголы», как сказано в Триоди.
В современном университете, при условии безусловного примата науки над богословием в общественном сознании и при отказе от теологии как системы знаний с иррациональным источником в системе общего образования, место теологии в учебном процессе становится неопределенным. Она не имеет методологического соприкосновения с другими учебными дисциплинами, остается изолированной в рамках профильных факультетов или излишней в рамках межфакультетских кафедр. Она логически не вписывается в современную систему образования, ориентированную только на научное знание.
Если в средние века образование было восхождением к теологии, то теперь оно строится так, что представляет собой движение помимо теологии.
- В России с самого основания в ней системы высшего образования, еще в XVIII в., всё это хорошо осознавали. И очень уверенно отправляли всё, что касается богословия, из университетов в духовные академии, где и велись соответствующие исследования и преподавались соответствующие дисциплины. В университетах прижились (в разное время по-разному – та кафедра, на которой я ныне имею честь служить в Московском университете, кафедра истории Церкви, появилась в нем только в 1863 году) только специальные богословские дисциплины, связанные как с богословием, так и с научным знанием, ‑ церковная история и каноническое право, и по ним присуждались соответствующие степени и квалификации (доктора, профессора). И то, надо сказать, что первоначально они входили в предмет деятельности «межфакультетских», как мы бы сейчас сказали, кафедр богословия – это были кафедры, преподававшие «закон Божий» (элементарное «основное богословие» и некоторые специальные богословские дисциплины в элементарном же виде) студентам православного вероисповедания (для католических студентов предусматривались отдельные законоучители). Законоучитель одновременно был и настоятелем университетской домовой церкви, непременной для университета и в определенной степени включенной в учебный процесс (здесь практически закреплялись те знания, которые преподавались в рамках богословского курса).
Для конфессионально-детерминированного государства, каким была царская Россия, это было естественно.
После революции 1917 года о богословии в системе светского образования, естественно, вспоминать было смешно и небезопасно. Его место уверенно заняли марксистско-ленинская философия, история КПСС и научный коммунизм (совместно с научным атеизмом), обязательные для каждого студента даже больше, чем «закон Божий» до революции.
Что касается Европы, то там богословие – это скорее факультет, чем кафедра в нашем понимание, причем факультет, имеющий давние университетские традиции и школу. При этом европейская система образования, в отличие от советской, не предусматривает для студентов различных факультетов строгую обязательность неких установленных межфакультетских дисциплин типа «диамата» и «истмата» (в лучшем случае может быть определено только их количество с часами, без конкретных названий). Так что для студентов всех факультетов, кроме собственно теологического, теология может быть только факультативной дисциплиной ‑ «по желанию».
Все же, надо сказать, основные теологические достижения в Европе XIX‑XX вв. приходились на конфессионально ориентированные и прямо конфессиональные учебные заведения, католические и протестантские.
- Прежде всего, нужно сказать, что теология – это не философия (хотя целый ряд богословских по существу диссертаций ныне защищается по разделу «философских наук») и уж тем более не религиоведение (оно ведь, как показывает практика, – больше социология, чем история религий или философия религий, а у социологов о религии – самые отвлеченные понятия, они каким-то образом находят Церковь как институт даже у мусульман и иудеев). Сливать их «в едином порыве» нет никаких оснований, исходя, хотя бы, из их методологии. Это было бы непрофессионально. Кроме того, в этом случае создается явная опасность превращения теологии в современный вариант в Бозе почившей «марксленинской философии» или научного коммунизма: курсов, которые все изучали как «обязаловку» и все терпеть не могли. Это была бы уж совсем профанация, а уж точно не для таких причин очень квалифицированным творческим коллективом создавался стандарт по специальности «Теология».
Далее. Мне всегда представлялось, что система высшего профессионального образования обусловлена в своем развитии (как количественном, так и отраслевом) не столько своими «внутренними законами», сколько объективными потребностями общества. Если обществу нужны ядерные физики, вряд ли оно будет ориентировать свои вузы на преимущественную подготовку ботаников с оплатой из бюджета. Если общество испытывает недостаток нравственности, оно, видимо, расширит возможности преподавания этики и эстетики.
Мы только что столкнулись с «перепроизводством» экономистов и юристов, в советские годы я помню общее «перепроизводство» гуманитариев.
Поэтому, говоря о перспективах теологии в наших вузах, нужно, прежде всего, определиться в потребностях, терминах и понятиях: 1) нужны ли нам, и в каком количестве, теологи, подготовленные в государственных вузах (помимо духовных учебных заведений); 2) какие именно теологи нам нужны – католические, протестантские, мусульманские, иудаистские, или же православные богословы (как-то в православии больше принят именно этот термин), поскольку не бывает «теологии» вообще (как бы «унифицировано» мы к ней ни подходили), каждая конфессия имеет свое собственное богословие, и от него должно зависеть содержание образования; 3) какую профессиональную нишу теологи с дипломом государственного образца займут в обществе (т.е. куда их распределять), с учетом того факта, что, согласно Конституции (статья 14), светский характер государства в России является основой конституционного строя.
О специальности "Теология" в светских вузах смотрите следующие материалы:
Протоиерей Владимир Воробьев: Приближается трагедия религиозного образования в России.