Архиепископ Верейский Евгений, ректор Московской духовной академии (в день отпевания М.М. Дунаева):
Он был очень скромным человеком и никак не афишировал то, что его посетил недуг, нигде не заострял на этом внимание. Самое ценное - то, что его проповедь была построена на базе той классической литературы, которая является истинным богатством нашей культуры.
В прошлые годы атеистическая пропаганда сделала очень много для того, чтобы показать всё в совершенно искажённом виде. Будучи филологом, он сам занялся этим вопросом (непосредственно ему этого никто не поручал) для того, чтобы, проанализировав классическую литературу, с полной уверенностью сказать, что атеистами были немногие из русских писателей (естественно, он брал тех, кто имел какое-то отношение к христианству и православию). Это самое ценное, и его можно назвать миссионером на этом поприще.
Кто-то миссионерствует, произнося проповедь, другой ещё в каком-то направлении, но если говорить о направлении, которое базируется на нашей классической литературе - не знаю, кто ещё может так этим заниматься. Мы сейчас потеряли человека, который был миссионером на этом поле, очень важном, нужном, ценном, своеобразном.
У нас нет человека, который бы в полной мере заменил его. В этом плане профессор Дунаев был уникален.
Смиреннейший был человек. Я его за день до смерти посещал в больнице. "Я, - сказал он, - ничего не искал, ничего не просил. Всё принимаю, как из руки Божией". Перед смертью он подготовил книжку в одном томе - сокращённую версию его работы о христианстве в литературе. В течении месяца она выйдет; эту книгу выпустит Академия в память о нём.
Протоиерей Максим Козлов, первый заместитель Председателя Учебного комитета (12 сентября 2008 года):
Мы проводили нашего дорогого друга, соработника и сомолитвенника. К тому, что уже было сказано, мало можно добавить о том вкладе, который внёс Михаил Михайлович в нашу науку - и церковную, и светскую. Скажем одно: вне зависимости о того, соглашаться с или не соглашаться с тем, что было написано в его трудах, ни один исследователь русской литературы не будет честен, если в багаже прочитанных им книг не будет работ почившего профессора.
Хотелось бы сказать о том, что, может быть, не так было приметно при жизни Михаила Михайловича. Господь судил мне знать его с самого конца восьмидесятых годов, ещё до начала его трудов в Московских духовных школах, а потом, с самого открытия храма св. мч. Татианы в 1995 году, Михаил Михайлович все эти годы был здесь. Несомненно, что в конце его жизни главной его любовью была Лавра преподобного Сергия и Московская Духовная Академия. Он и поселился в Москве таким образом, чтобы беспрепятственно можно было добираться туда. Он не раз говорил в непростых жизненных обстоятельствах, что всего другого готов был бы лишиться, но просит Бога об одном: до конца дней трудиться в Московской духовной академии. И Господь исполнил прошение верного Своего раба. Он любил лаврское богослужение. Все эти годы каждый раз перед наступлением Рождества Христова и Пасхи он на неделю или более уезжал из городской суеты и проводил эти дни в молитве. Это было не какое-то формальное исполнение обычаев - было видно, что он не мог по-другому.
Он был в самом глубоком, в самом правильном смысле слова человеком благочестивым. Не было службы субботней или воскресной, когда он находился в Москве и не пришёл бы в храм. Никогда не опаздывая, он приходил на всенощное бдение, тихонько становился в алтаре и никогда не уходил до конца службы. Это было каждую субботу, каждое воскресенье, каждый большой праздник. В этом отношении он был образцом того, как нужно относиться к богослужению. Он благоговел перед Таинствами Церкви. Усвоив ещё Синодальную практику, что христианин к принятию Таинств готовится ответственно и причащается нечасто, он был примером того, как нужно готовиться к принятию Святых Христовых Таин. Но было видно: в последние годы душа и сердце его стали просить более частого прибегания к Святыне Тела и Крови Христовых. И было так радостно видеть его всякий раз после приобщения Святых Христовых Таин!
Он был человеком очень чистой души. Никогда, ни в каких случаях мы не слышали от него недоброй или нечистой шутки: он не улыбался и не радовался тому, что иные люди могут когда-то себе позволить. Было видно, как обижало, как ранило его душу всякое некстати и неблагоговейно сказанное о святыне слово.
Он был человеком нестяжательным. Многие годы мы видели его в одном и том же костюме, в одном плаще. У него не было каких-то пристрастий, желания тратить деньги на что-то мирское. А теперь можно сказать и о том, о чём никогда не говорили при его жизни: полученные за свои труды деньги он тайно жертвовал в наш и другие храмы.
Михаил Михайлович был неотъемлемой частью нашего храма. Нам трудно будет представить, как мы войдём в алтарь, а он не будет стоять там. Студентам, думаю, будет так же трудно представить, кто может читать лекции, которые вёл он. Его кончина была такой, которую можно пожелать каждому христианину. Господь дал ему испытание болезнью в последние годы, и он эти страдания переносил с христианским терпением. Временами ему было трудно подняться по ступенькам для того, чтобы дойти до алтаря, но он шёл на богослужение. Иногда он не мог стоять и просил: «Можно я посижу?» - у него сил не хватало стоять всё Всенощное бдение, но он приходил на службу, не оправдывая себя никакими немощами.
В последний этап болезни он готовился к предстоящей операции через неоднократную Исповедь и принятие Святых Христовых Таин. И потом, когда Господь дал ему прийти в себя за несколько дней до смерти, мы общались с ним. За три дня до кончины он вновь настоятельно просил священника исповедовать его и приобщить Святых Таин, что и было сделано.
Подлинно, Господь призвал Своего раба, труженика в Свои селения. Мы верим, что сейчас Михаил Михайлович встретится с теми, кого так любил: с преподобным Сергием, с теми из русских писателей, чью чистоту души и верность Церкви он старался свидельствовать в своих книгах. Будем же мы, уповая на Бога, хранить твердую, тёплую память о нём. Будем молиться о нём всю жизнь, будем просить его молиться о нас: и об учащих, и об учащихся, и о нашем храме, там, где душа его предстоит в вере пред Господом Нашим Иисусом Христом.
Профессор Алексей Константинович Светозарский, заведующий Кафедрой церковной истории МДА (4 сентября 2010 года):
Прошло всего два года – и это не так много, чтобы оценить наследие Михаила Дунаева, его труды, их роль, их место и востребованность. Как правило, должен пройти какой-то более длительный срок, и я бы не стал сегодня касаться этой темы.
Хочется сказать о другом. За эти два года из нашей академической корпорации, как я ее помню с момента прихода в Академию двадцать лет назад, ушли очень многие яркие люди. К сожалению, это люди, ставшие настоящей легендой Академии – это архимандрит Матфей (Мормыль), это Иван Васильевич Воробьев. Они прожили достаточно большую жизнь, и от этого смерть их воспринимается немного иначе, но все же эта потеря ощущается.
Что же касается Михаила Михайловича… Недавно я говорил с одним человеком, который его знал с отроческих лет, очень его любил и хорошо к нему относился. В неформальном дружеском общении мы перебрали массу тем – и актуальных церковных проблем, и личных человеческих тем. Мы сошлись на одной мысли, когда разговор зашел о Михаиле Дунаеве – это человек, отсутствие которого ясно ощущается. Без всяких положенных в таких случаях слов – «невосполнимая утрата» и так далее – оно действительно очень ощутимо. Я вспоминаю его очень часто – говорю как на духу; и не хватает его теплого отношения к людям, даже в коллективе, в котором мы трудимся, и я думаю, что и в храме.
Он вносил особенное отношение, которое достаточно трудно передать словами. Он никогда ни перед кем не заискивал, его нельзя было представить в лицемерно-лебезящей позе, он не улыбался направо и налево, как голливудская звезда, а ведь мы иногда, к сожалению, думаем, что так можно приобрести себе друзей. Он просто был очень открыт и радушен к людям.
Я уже как-то говорил об этом, и на мой взгляд, это важная черта его характера: он всегда имел свою твердую позицию. И когда дело касалось позиции по принципиальным вопросам, он умел и мог быть твердым и всегда эту позицию проводил, даже если все с ним не соглашались, и оставался при своем выстраданном мнении.
Сказать о его теплом общении «неформальность» – это ничего не сказать. Он сразу переводил общение в какой-то иной план. Он умел быть и сосредоточенным, и молитвенно настроенным, и крайне серьезным, но в дружеском и товарищеском общении – я не смею называть себя его другом, я был младшим товарищем, которого Михаил Михайлович, сам об этом не догадываясь, многому научил, – он был очень мягким человеком, вносившим мир в наше конфликтное время, время человеческих амбиций, когда они проявляются в достаточно резкой форме. Это был мягкий человек с твердыми принципами. Если когда-то придется говорить о его наследии, которое всегда было очень творческим, то есть и критика, в том числе с моей стороны, впрочем без ответа, так что я склонен оставить свое мнение при себе. Но я должен сказать, что это достаточно завидная доля – оставить по себе такой след в земной жизни, чтобы его вспоминали.
Сегодня мы, несколько выпускников Академии – один без пяти минут епископ, один сотрудник МИДа РФ, один секретарь епархии, – все прошедшие школу Михал Михалыча, все имевшие с ним теплое товарищеское общение, собираемся и непременно его вспомним. Я считаю, что это немало, если человек прожил жизнь и его так неформально тепло и постоянно вспоминают.
Поминают его и молитвенно, это без всякого преувеличения можно сказать, по всему лицу русской земли, потому что он много ездил и встречался, где-то жил подолгу, и при этом был одним из настоящих академических профессоров. Но он сходил с кафедры – и переставал быть профессором, т.е. в нем не было никакой сановитости, хотя он и не скакал как мальчишка, конечно. Он переходил в совершенно земную плоскость – очень уютную, добрую и открытую.
Когда накалялись страсти и начинали звучать железные ноты, он со своей характерной, не передаваемой на письме интонацией говорил: «Да перестаньте вы, ну бросьте!» В это вкладывалось очень много. Он был хорошим рассказчиком и сразу переводил тему: вот у меня был один случай, – и уже неловко было продолжать противостояние на той же ноте, хотя принципиальные вопросы, конечно, всегда затрагивают и нервы, и амбиции, и конфликтующие стороны всегда считают себя компетентными. Это мне очень запомнилось, может, потому, что я на такое не всегда способен, а он делал это очень естественно.
Михаил Дунаев свою позицию всегда высказывал до конца. У него был набор аргументов – они могли быть эмоционально окрашенными, но они никогда не были чистыми эмоциями. Свою позицию он, безусловно, продумывал. Прислушаться к другим он мог, но свою позицию он, как человек живущий глубокой внутренней жизнью и довольно закрытый в этом смысле, я полагаю, он сформировал в глубинах своего сердца. В этом смысле он был открытым к дискуссии человеком, но я не помню случая, чтобы он сдал свою позицию.
Его курс сейчас не читается, но просматривая к юбилею Академии исторические материалы, я обнаружил, что темы, которые мы сейчас называем литературоведением, а тогда называли словесностью, в Академии много писали и до революции. Анализировали творчество отечественных и зарубежных писателей, оказавших влияние на общественное сознание. В этом смысле Михаил Дунаев был продолжателем традиции. Его курс должен быть возобновлен, но я могу сказать, почему сейчас он прекратился. У нас время узких специалистов. Никто сейчас не отважится сесть и написать в одиночку историю Русской Церкви, как это делали гиганты нашей науки в прошлом. Это общее явление в науке – скорее уточнять детали, выяснять отдельные механизмы. А он отваживался. Он называл себя человеком XIX века и наверное ощущал также. Во многом это ему было по плечу, хотя нравилось не всем и разделялось не всеми.
Мне Михаил Михайлович всегда очень трогательно преподносил очередной том, и я могу гордиться тем, что я был в числе таких людей. Их было на самом деле довольно много, и есть книги с очень хорошими дарственными надписями. Я должен сказать, что первые три тома я читал с удовольствием, взахлеб, а потом, может быть, его курс нравился и меньше. Тут дело не в новизне исследования, а в определенной тенденции. Может быть, сегодня и не дано одному человеку осветить всю историю русской литературы. Может быть, процент прямой дидактики должен быть немного меньше. Но я не претендую здесь на истину в оценке.
Профессор Владимир Михайлович Кириллин, заведующий Кафедрой филологии МДА (4 сентября 2010 года):
Конкретные детали припомнить мне трудно, но светлый образ Михаила Михайловича всегда стоит перед глазами: это был замечательный человек, очень легкий в общении, но при этом умевший отстаивать свою точку зрения.
Конечно, Михаил Михайлович был человеком увлеченным и, может быть, в каких-то вопросах брал слишком высокую планку, предъявляя какие-то требования к русским писателям, и сейчас за это его критикуют многие литературоведы. Но заслуга Михаила Дунаева заключается в том, что он первым столь основательно и масштабно заговорил на тему русской литературы в свете православия. А когда делается большое исследование, то вольно или невольно допускаются некоторые ошибки. Их невозможно избежать, и не в том дело, что Михаил Дунаев допускал резкие оценки тех или иных писателей, а в том, что в принципе он заговорил о возможности обзора русской литературы сквозь призму Православия.
Пожалуй, при этом Михаил Михайлович был открыт к дискуссии. Я не знаю подробностей этой стороны деятельности Михаила Дунаева, но у него была полемика, например на страницах журнала «Виноград» с Иваном Есауловым. На этом примере можно говорить об открытости Дунаева к разговору о литературе.
Преподавателем он был совершенно блестящим: обладал чрезвычайным даром слова, глубокой эрудицией и легко и убедительно говорил. Он умел заставить аудиторию слушать себя – думаю, с этим согласятся все.
Он был глубоко верующим и принципиальным в вере человеком, это несомненно.
К сожалению, с уходом Михаила Михайловича его курс в Академии остался невостребованным: читать его больше некому, замены Михаилу Дунаеву среди преподавателей не нашлось. Соответственно, меньше стали его вспоминать. Хотя сейчас, как я знаю, к юбилею Академии готовится двухтомное издание по ее истории, и в томе, посвященном современному периоду, будет и статья о Михаиле Дунаеве.