Протоиерей Максим Козлов: Дискуссии ведутся, и это хорошо

— Ваше Высокопреподобие, недавно решениями Священного Синода Вас назначили на должности первого заместителя председателя Учебного комитета Его Высокопреосвященства архиепископа Верейского Евгения, а также секретаря комиссии Межсоборного присутствия по вопросам духовного образования. Какие задачи стоят на повестке дня и что из них непосредственно касается жизни Московской духовной академии и семинарии?

— Сейчас мы проходим этап осознания академии и Учебного комитета как отдельных структур. Эта в свое время благая соединенность — семинарии и академии, МДАиС и Учебного комитета — уже не является безусловным плюсом. Если взять светскую аналогию: Министерство образования не тождественно МГУ. У нас же до сих пор все слишком переплетено.

Святейший Патриарх благословил разместить Учебный комитет в Москве в здании бывшего Андреевского монастыря. Из текущих значимых проектов Учебного комитета непосредственно академии в ближайшее время коснутся два. Во-первых, во всех духовных школах России и некоторых сопредельных государств будет проведено исследование духовного образования с целью контроля качества. Проверять будем учебные планы и программы, выслушивать пожелания, тестировать учащихся. В итоге предполагаем добиться максимального сближения того, что читаем в отчетах, с реальной учебной практикой. Этот мониторинг проводим с тем, чтобы предложить Священноначалию пути оптимизации деятельности духовных школ и собственно Учебного комитета.

Второй проект — дистанционное обучение. Его возобновление намечено на следующий учебный год. В семинариях России, а потом, возможно, и стран ближнего зарубежья будут вести трансляции лекций ведущих преподавателей Московской и Санкт-Петербургской духовных академий, Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета (ПСТГУ). За ближайшие два-три года мы должны полностью «покрыть» курс бакалавриата записанными лекциями. Мы создаем единое образовательное поле духовных школ на территории всей страны.

— Разве можно дистанционно воспитать пастыря?

— Воспитание пастыря — это такой процесс, и при очной форме которого гарантировать ничего невозможно. Дистанционное обучение адресовано прежде всего заочникам. От той системы заочного образования, которая существует сегодня, надо уходить. Это уже какой-то прошлый век: планы, программы, учебники — и со всем этим «разбирайся сам». Современные коммуникационные средства позволяют прослушивать курс лекций, участвовать в онлайн-конференциях, дистанционно проходить тестирования и выполнять контрольные задания. Все это требует времени, но только так заочное образование можно сделать более полноценным. Я не хочу сказать, что сейчас это профанация. Просто прежняя система предоставляла большую свободу тем, кто хотел бы не учиться, а числиться учащимся.

Что касается очников, то дистанционные курсы — это ни в коем случае не замена образовательного и уж тем более воспитательного процесса. В виртуале личность сформировать нельзя. Но догадываясь о том, что и как преподают в наших семинариях в провинции, мы понимаем, что нельзя отдавать на откуп ключевые предметы: Догматику, Литургику (историко-содержательную часть), Историю Русской Православной Церкви, Канонический строй. Где-то есть литература, где-то нет. Где-то есть квалифицированные преподаватели, допустим, по Нравственному богословию, а где-то именно по этому предмету специалиста нет. Возможность соотнесения студентами того, чему их учат, и преподавателей — того, что они преподают, с тем, что должно звучать с кафедр, на мой взгляд, может оказаться полезной. Важно, чтобы формировалось некое единое видение, которое соответствовало бы официальной позиции Русской Православной Церкви и было бы научно достоверным и богословски адекватным.

— Вы отмечали некую соединенность академии и Учебного комитета, которая в свое время была благой. Почему она перестала быть таковой?

— Раньше нас было так мало, что Московские духовные школы были «всем для всех, что бы спасти хотя бы некоторых» (1 Кор. 9:22): и Учебный комитет, и ОВЦС, и Чистый переулок обслужить; и иподиаконами быть, и чемоданы носить, и петь, и рисовать — и все это МДАиС. Но спустя десятилетия в Церкви появился уже более широкий слой тех, на кого можно опереться в решении профессионально-образовательных задач.

— Что отличает современных абитуриентов МДАиС от тех, кто поступал вместе с Вами?

— В 1980-е гг. в семинарию стали принимать и после вузов, что обеспечило приток тех, кто раньше не имел возможности получить духовное образование. Поступали тогда зрелые личности ближе к 30-ти и старше. Это яркое поколение, из которого вышло много известных проповедников. Сейчас духовная школа переживает непростой период. Во-первых, очевидна утрата позиций государственной средней школы — нынешние абитуриенты обучены несравненно хуже тех, кто поступал 10-20 лет назад. Речь идет об уровне грамотности, общем культурном развитии, способности излагать свои мысли. При всех изъянах советской школы большинство ее выпускников умели писать сочинения. В отношении современных молодых людей я бы не сказал, что это им легко дается. Во-вторых, у нас за последние десятилетия открылось так много духовных школ, что при относительно небольшом количестве желающих в них поступить конкурса практически нет. 1,5 человека на место — это не конкурс.

Мы стоим перед дилеммой. С одной стороны, Церковь до сих пор испытывает определенный дефицит кадров. С другой стороны, если не ужесточить систему отбора при поступлении, то полноценным высшим заведением мы не станем. Поступление в духовные школы абитуриентов, плохо подготовленных средней школой, и при этом не самых выдающихся из этих плохо подготовленных, создает большие проблемы для самого старта обучения. Сегодня редко кто из выпускников школ — те из них, кто интеллектуально покрепче, — или люди с высшим образованием зачисляются сразу на первый курс бакалавриата. Остальные определяются в подготовительный класс. Это вынужденная мера, но она же по сути дела аномальна!

— Чему учат на нулевом курсе?

— Приходится ликвидировать недостатки общего образования: доучивать русскому языку, общецерковным предметам — основам, которые не могут входить в программу высшего учебного заведения, ими абитуриент должен уже владеть. Таким образом, мы на сегодня имеем двухуровневую систему поступления.

— Кто сегодня поступает в семинарию?

— В основном мальчики после школы. Во всех смыслах еще не сформировавшиеся, не готовые к различным жизненным трудностям, которых будет немало на священническом пути. Если раньше поступали люди с внутренним стержнем, то сегодня этот стержень они должны в процессе учебы еще только обрести. Это ставит определенные задачи перед воспитателями. Но семинаристы настолько молоды, что проблемы возникают даже с их выпуском. Вот заканчивает он учебу в свои 20 с лишним лет — какой же из него еще в этом возрасте священник? Диакон еще может быть, а пастырь? Я даже не говорю про каноны (рукополагать после 30 лет. — Ред.), когда они соблюдались? Но чисто по-человечески, по благоразумию, пастырем 20-летний юноша быть не может.

— Как эта проблема решается?

— Решается она пока не до конца. У нас еще не создана система привлечения выпускников духовных школ к церковно-приходской деятельности. До достижения ими зрелости, необходимой для рукоположения, выпускники могли бы три-пять лет потрудиться миссионерами, катехизаторами, социальными работниками при храмах.

— Не являются ли сегодня служения миссионера и пастыря разными стезями? Как в современных условиях избежать тех подмен, с которыми, к сожалению, приходится сталкиваться? Одно дело, когда состоявшийся пастырь выходит за церковную ограду, и другое — когда миссионерство становится стартом священнического пути.

— Сегодня наши выпускники, покидая стены Лавры, так или иначе сталкиваются с реальной жизнью. Большинство из них не­избежно трудится бок о бок с вполне конкретными деловыми людьми. Пусть лучше работают при храмах. Им надо научиться общаться, почувствовать ответственность за дело и за людей. Если кто-то потом дорастет до настоятеля, он, по крайней мере, будет уже понимать, что этим сотрудникам храма тоже надо платить: «труждающийся достоин пропитания» (Мф. 10:10). До революции большинство выпускников семинарии сначала преподавали в церковно-приходских школах, епархиальных учебных заведениях, а потом уже рукополагались. Мы сейчас пока еще только подходим к выстраиванию системы распределения выпускников. Она необходима.

— Что сегодня дает Московской духовной школе пребывание в стенах Свято-Троицкой Сергиевой лавры?

— Возможность утром пойти на братский молебен, лаврские богослужения, общение с духовниками — об этом говорят все и всегда. Но я сейчас выскажу мысль, которая многим, возможно, не понравится. Мне видится, что пребывание семинарии в Лавре сегодня предельно желательно. Потому что мегаполис — не идеальное место для размещения духовной школы. Я многие годы преподавал в Сретенской духовной семинарии. Там, конечно, и у ребят, и у администрации возникают опреде­ленные сложности, связанные с нахождением в центре Москвы. А вот в том, так ли безусловно полезно пребывание сегодня академии в Лавре, — я не уверен.

— Почему?

— Потому что Академия — это научно-богословский центр.

— Разве Лавра еще в замысле преподобного Сергия не являлась таким центром?

— Лавра не всегда была научно-богословским центром. С 1814 года, когда в нее из Москвы была перемещена Славяно-греко-латинская академия, преобразованная в Московскую духовную академию, Лавра им стала. На сегодня, с точки зрения привлечения кадров, сосредоточенных в столице, размещение академии в Москве мне видится более оправданным. Не каждый преподаватель-москвич может ездить два-три раза в неделю за 70 км. Кроме того, важна близость к центральным библиотекам и другим научным центрам, потому что сейчас для студента академии выезд в Москву — это целое предприятие. А если здесь проводится конференция, которая длится несколько дней, — то уже проблема с размещением. Да и просто с точки зрения желаемой включенности в общий контекст академического сообщества присутствие академии в Москве более перспективно. В ближайшее время эта идея трудно осуществима, но в качестве опции ее, на мой взгляд, проговаривать необходимо.

— Насколько сегодня созрело богословское сообщество, чтобы «пересаживать» его в открытую дискуссионную почву?

— А что такое сегодня богословское сообщество? Синодальная библейско-богословская комиссия? Общецерковная аспи­рантура? Какой-то НИИ богословия у нас есть? Собственной площадки, где бы систематически вели квалифицированные и ответственные богословские дискуссии, сегодня нет. Разрозненно проводятся ежегодные конференции в Лавре, ПСТГУ, раз в два года собираются общецерковные мероприятия, действует сайт www.bogoslov.ru в качестве виртуального форума, — впрочем, уровень комментариев, которые приходится там читать, вряд ли может стать поводом для академического восторга. Наверно, комиссия Межсоборного присутствия по вопросам богословия может стать ядром в процессе формиро­вания своего дискуссионного поля.

— Ваше Высокопреподобие, Вы сами выпускник МГУ и сегодня, являясь настоятелем вузовского храма мученицы Татианы, исповедуете его студентов. Чем студенты МДАиС отличаются от сверстников светских вузов?

— Студенты духовных школ знают, что их оценивают не только по уровню знаний, но и по образу жизни. Светский вуз не предполагает оценки студента по его нравственным качествам. С трибун светских вузов, конечно, может что-то озвучиваться о необходимости воспитания патриотизма и т.д., но сегодня это не более чем декларация. У нас же работа над собственной душой самих студентов при заботе и участии со стороны пастырей-преподавателей и духовников неотъемлема от учебного процесса.

— А как можно оценить, насколько учащийся продвинулся в работе над собственной душой?

— Какого-то особого прибора для замера уровня духовности у нас, конечно, нет. И если бы кто-то за 2000 с лишним лет придумал институт по воспитанию духовности...

— Монастырь.

— Монастырь ничего не гарантирует. Он дает опцию, увеличивает спектр возможностей, хотя и риски закладывает большие. Сама учеба в духовной школе организована так, что важную составляющую в ней занимает молитва, общаются между собою здесь единомышленники, братья во Христе, плюс самостеснение, которое неизбежно входит в жизнь наших студентов, целеполагание, связанное с будущим пастырским служением, которое тоже задает определенные ограничения, — все это создает атмосферу, которая в целом и может быть названа воспитательным процессом.

— Каковы критерии отбора поступающих в МДАиС? Отмечают некую непрозрачность набора, когда приемная комиссия оценивает не только уровень знаний. Что еще учитывается комиссией при поступлении?

— Если мы видим, что абитуриент, пусть даже и не очень грамотный, но искренний (не произнесу высокого слова «благочестивый») и в нем нет лицемерия, то даем такому молодому человеку шанс. А если он все вызубрил, папа у него протоиерей, но сам он пьет и курит, то увы... Вот конкретный пример: в прошлом году ввели тестирование на наркотики, у двух абитуриентов анализы дали положительный результат. Один признался, другой отпирался. Не приняли ни того, ни другого, хотя по оценкам они проходили. Однако все корректируется числом поступающих, которое невелико даже в Мос­ковских духовных школах. А что говорить о провинции? Там вообще, по евангельской притче, чуть ли не на распутье приходится учащихся собирать.

— Есть ли какие-то чисто человеческие качества, которые «выдают» будущего пастыря?

— Для священника всегда было важно такое качество, как терпение. Обязательно потом будет хотеться, чтобы настоятель был помудрее, архиерей подобрее, чтобы платили побольше, а храм к областному центру был бы поближе. Но многое придется делать через не хочу, помня о том, что выше меры сил Господь не попустит искуситься. Я сейчас не буду говорить о высоте смирения, но терпение — это минимум, который необходим. И еще желательно иметь или стяжать умение «не выпячиваться»: не тянуть одеяло на себя, не стремиться оказаться в центре внимания. Яркие, талантливые, привлекающие к себе — это особая зона риска. Здесь диапазон между святостью и Львом Толстым.

— Однако и святостью тоже.

— Путь к святости не усеян розами. Человеку необходимо пройти испытания.

— Его Высокопреосвященство владыка ректор благословил нас пообщаться с семинаристами, студентами МДА, что мы и сделали. Со слов студентов, картина вырисовывается диаметрально противоположной тому, о чем Вы сейчас говорите. Ссылаясь на «миссионерский императив» Священноначалия, студенты в качестве главных критериев отбора и культивируемых в них качеств выделяют лидерство, аттрактивность, харизматичность.

— Любопытно. Это является, на мой взгляд, оборотной стороной нынешней медийности нашей церковной жизни. У всех на виду сегодня оказываются зачастую неоднозначные, умеющие бойко говорить, эффектные персоны, что порождает у студентов иллюзию, будто это и есть тот идеал, к которому все они должны стремиться. Но таких «спикеров» можно пересчитать по пальцам, если не одной, то пары рук, и через 10 лет о них, может быть, уже никто не вспомнит, а если и вспомнит, то необязательно добрым словом. А пастырская деятельность состоит не в том, чтобы фигурировать перед камерами или радеть, чтобы тебя процитировали в газете, а в том, чтобы создавать общину.

Священник — это тот, кому люди доверяют. Он может не уметь красиво говорить, быть гугнивым, как Моисей, но если то, что он говорит, не расходится с тем, как он сам живет, люди ему будут доверять. И все устроится, люди соберутся, община будет духовной семьей. Найдутся те, кто будет вместо него миссионерствовать, обязательно найдутся.

— Как пастырю, оказавшись таким центром доверия, не заслонить собой Христа? Это соблазны как раз-таки медийных персонажей — тех, кто старается казаться, а не быть.

— Мы сейчас живем в эпоху информации, а не дел. И виртуальность, к сожалению, посягает на то, чтобы значить больше, чем реальность: для того, чтобы человека создать или погубить, на взгляд медийщиков, достаточно опубликовать соответствующие слова. Значит, нам больше надо работать над осознанием того, что это не главное, а нечто второстепенное.

— Сдать медийное поле под засев плевелами?

— Идея одного из коллег о том, что мы должны в академии воспитывать специалистов масс-медиа, на мой взгляд, не является безусловной. Все же это дело скорее учебных заведений типа ПСТГУ. Представить себе масс-медиа-священство как определенный класс у меня с трудом получается. Однако из просто монашества когда-то именно в стенах Московской духовной академии выделилось ученое монашество, и сегодня уже понятно, что оно оправдало себя как институт в истории Русской Православной Церкви.

— Учат ли студентов МДАиС самостоятельно мыслить?

— Здесь мы вплотную подошли к Болонской системе. В значительной мере она и призвана способствовать развитию этой составляющей, ранее не вполне адекватно представленной в программе нашей высшей духовной школы. Дореволюционная модель духовного образования, воссозданная в послевоенные годы возрождения академии, была основана на зубрежке и воспроизведении заученного. Замысел Болонской системы в том и заключается, чтобы соединять разные формы работы и взаимодействия студента и преподавателя: лекции, семинары.самостоятельная подготовка должны стать равноценными частями учебного процесса. Причем самостоятельная работа — это учеба, а не «мое личное время, трачу его, как хочу». Реформа духовного образования нужна просто потому, что жизнь 2000-х гг. не тождественна жизни 1980-х. Если мы хотим реагировать на вызовы эпохи, мы должны видоизменяться. До сих пор актуальной остается задача признания государством дипломов высших духовных школ. Для этого мы должны быть не хуже государственных вузов.

— Реформа уже несколько лет идет, а студенты МДА констатируют, что преподаватели как требовали, так и требуют, чтобы при ответах излагали «их мысли их же словами». Причем те, кто имеет уже одно высшее образование в светском вузе, отмечают, что это проблема именно духовных школ, где «вдохновение всегда работает против студента»...

— Скажу за себя определенно и уверен, что за большинство коллег: никогда преподаватель не будет снижать оценку и не поставит «неуд», если есть аргументированное, с опорой на источники, изложение позиции, пусть и не тождественной с преподавательской. А что делать, если за «вдохновение» вместо выученного материала выдаются сентенции: «Экуменизм — ересь». «Нужно выйти из Всемирного Совета Церквей. Аминь» или «Собор — это парламент»? Поставишь двойку, а он подумает, что схлопотал «за взгляды». Хотя следует отметить, что свобода внутренней дискуссии между студентами и преподавателями в последнее время стала значительно выше той, которая была десятилетия назад.

— Вопрос к Вам как к преподавателю курса Сравнительного богословия. Становление богословского образования в России находилось под влиянием западного: католического, протестантского. Удалось ли современному русскому богословию оправиться от этой «родовой травмы»?

— А была ли эта «родовая травма»? Мне кажется, это штамп, идущий от «Беспутий русского богословия», как назвал труд протоиерея Георгия Флоровского один современный богослов. Надо уже перерасти переживание Флоровского как истины в последней инстанции. Когда я впервые прочитал эту книгу в 1980-х гг., она меня поразила. Но когда начинаешь досконально знакомиться с конкретным материалом, уже не все красивые обобщения воспринимаются как бесспорные.

С другой стороны, если в чем-то с автором соглашаться, откуда вообще было взяться системе богословского образования в России? Не из Китая же ее надо было заимствовать? Кроме католической, никакой другой школы, на чей опыт можно было бы опереться, тогда не было. У греков в XVII-XIX вв. ничего вразумительного в этом плане не существовало. И откуда было брать еще схему богословского куррикулума, как не с Запада, где система семинарского и академического образования уже сложилась? Но если мы возьмем наше академическое богословие XIX века, представленное такими великими именами, как Н.Н. Глубоковский, митрополит Макарий (Булгаков), М.Н. Скабалланович, с одной стороны, и посмотрим, что нам дали критики так называемого схоластического богословия — с другой: где равнозначные фундаментальные труды, где опора на источники, где курсы, сопоставимые с Догматикой митрополита Макария? Разве что А.В. Карташев или протопресвитер Иоанн Мейендорф. Но между теми же Мейендорфом и протопресвитером Александром Шмеманом уже легко почувствовать разницу как между ученым и публицистом.

— Однако по книгам протопресвитера Александра Шмемана студенты сегодня изучают «Исторический путь Православия».

— К сожалению, да. Хотя у нас без сносок и ссылок даже курсовую защитить нельзя, а профессор и ректор позволял себе книги издавать.

Сегодня наша проблема скорее в изолированности от того, что происходит в богословских школах других православных стран, я уж не говорю о контактах с инославием. Есть личные связи, но так, чтобы мы могли системно изучать опыт коллег и тогда уже решить, что для нас неприемлемо ни вероучительно, ни методически, а что имеет смысл взять на заметку, — такого нет. Хотя, например, навыки социального служения немецких протестантов или методы благотворительности и работы с мололежью Католической Церкви заслуживают, по крайней мере, внимания.

Иногда вообще полезно познакомиться с отрицательным опытом, чтобы собственных шишек не набивать.

— Каким образом конкретные проблемы текущей церковной практики учитываются и, возможно, решаются в учебном процессе?

— Одной из важных задач сегодня является осмысление новейшей истории Русской Церкви. Кафедра церковной истории у нас сегодня — одна из самых сильных в академии. Ее преподаватели активно публикуются, участвуют в конференциях, дискутируют в Интернете. Они не всегда согласны между собой, отстаивают собственные взгляды.

— У вас даже догматисты не всегда между собой согласны.

— Кстати, да. Дискуссии ведутся, и это хорошо. Во-вторых, актуальна проблематика, связанная с каноническим строем Церкви и применением канонов к современной реальности. Это прежде всего церковное управление, отношения архиерея и священника, духовенства и мирян. Вокруг решения этих насущных вопросов кристаллизуется уже круг фундаментальных богословских проблем. Сегодня наиболее обсуждаемой оказалась сфера этики. В развитии нравственного богословия выделяется отдельное направление по биоэтике. Собственно, все актуальные вопросы современности, связанные с пастырским богословием, литургикой, приходской жизнью, выносимые на Межсоборное присутствие, активно обсуждают на занятиях.

— Чем обернулись для современного русского богословия последние 20 лет, которые принято называть временем церковной свободы?

— Какого-то колоссального плодоношения не произошло. Опубликовали все, что раньше невозможно было издать. Если говорить о развитии нашей науки, может быть, только церковная история дала какие-то всходы. Труды протоиерея Владислава Цыпина, протоиерея Георгия Митрофанова, M.B. Шкаровского — значимый вклад. Так или иначе, что-то переводится из ранее непереведенного святоотеческого наследия. Осуществляется важнейший проект — «Православная энциклопедия». Академический континуум, который формируется вокруг нее, аккумулирует научные силы.

— Какие задачи стоят перед современным русским богословием?

— Из дела одиночек церковная наука должна стать феноменом, развивающимся системно. Сегодня иногда на почве нашего богословия вырастают розы канонического права или лилии церковной этики. Но это скорее исключение из правил. Главная задача, на мой взгляд, — сделать все, чтобы церковная наука стала неотъемлемой составляющей нашего духовного образования. А статус последнего, я надеюсь, будет поддержан высшей церковной властью, и увязка между полученным высшим духовным образованием и родом-местом служения из факультативно-случайной станет закономерной.

                                                                                                                                                         Беседовала Ольга Орлова